Люди и положения (сборник)

Очи всех на тя, господи, уповают. В город идут на гостиный двор. На продажу. Пять возов прошли, еще идут. Одним лесом да хлебом и держимся. Только бы все наперечет до торговых рядов дошли. Только бы какие не попали Костыге в лапы.

М и ш к а. А правда, дядя Прохор, костыгинские под землей живут, всею шайкой печной дым под землю прячут? А правда, тута пять дядьев в незапамятные времена не могли земли поделить, друг дружку зубами грызли? С тех пор и прозвание месту Пятибратское. И будто они наследника законного удавили во младенчестве и выдали за урода, теленка в спирту повезли в Питер в кабинет редкостей. Еще подводы из ограды на дорогу заворачивают.

П р о х о р. Девять, десять, одиннадцать. Отверзавши руку свою щедрую. Двенадцать подвод. Одним, говорю, лесом да хлебом и держимся. Все прочее заложено. А может быть, и хлеб не свой, верители за долги увозят. Нешто нам скажут. Ты, Луша, что думаешь? Ведь это, верно, он, беспамятный, в барыниных ящиках ковырялся. Да вот ключи подбирать хватило у их светлости ума, а чтобы ящики назад задвинуть да запереть, на это не нашлось догадки. Все некогда, все фик да фок. Все торопится. Все ветер в голове. Еще две подводы. Теперь, видно, все. Четырнадцать подвод.

М и ш к а. Вы вот говорите, дядя Денисыч, может, в Пятибратском уже ничего своего, все заложенное. Может, и хлеб-то чужой, заимодавцев. Ну а ежели это правда? Ежели, к примеру, конторе графской продавать больше нечего, хоть шаром покати. Тогда дальше что ж? Какая господам доля-участь. И что с нами, людьми графскими, будет?

П р о х о р. Тогда дело дрянь, сынок. Тогда нас тут всех, как есть, крепостных, с торгов распродадут. Дворовых – душами, в розницу, а барщинных цельными деревнями. Да и это только в том чаянии, буде и мы куда-нибудь в ссудный банк под заклад не отданы. А может быть, уже и мы с тобой давно неведомо чьи, чужие. Нешто нам скажут.

Л у ш а. Вот этого, хоть режьте, ни в жизнь я не пойму. А кажись, какое диво, пора бы привыкнуть. Но хоть и сама я раба, и новобранец муж, и отец-батюшка, и мамушка, и вся родня, никак я в толк не возьму, как я из человека вещью сделалась. Шифоньерку я обтирала, боялась, оцарапаю. А кто я такая шифоньерку обтирать, коли сама я из графского обзаведения, может быть и шифоньерке не чета, а совсем негожая. Дело спорное.

П р о х о р. А что ты, Луша, думаешь? Цена тебе и дешевле. Это аглицкий палисандр маркетри с инкрустациями, шематоновой работы. За него таких, как ты, четырех аль пять девок надо отдать. Только ты над этим, дочка, не ломай голову. Ополоумеешь. Как, Мишка, не больно я в сторону взял?

М и ш к а. Аль вы сами не видите, как вкось заехали. Словно вешали зажмурившись.

П р о х о р. Знаю сам, что криво. Ничего не поделаешь. Оконный косяк не по правилу кладен. Выпирает вперед кирпич.

М и ш к а. Видать, это тот простенок, в котором графиня Домна Убойница повара живьем замуровала.

П р о х о р. Ты бреши, сорванец, да знай меру. А что лютый зверь она была женщина, с этим кто будет спорить. Душ до полутораста, говорят, крестьян замучила истязаниями, смертомучительница. Деток малых и женщин, слабый возраст и пол любила пужать ажно инда до смерти. Наряд ее страшный маскарадный в гардеробной висит. Небось видали.

С и д о р. Не приходилось.

Л у ш а. Видом не видала, слыхом не слыхала.

М и ш к а. А я и подавно.

Г л а ш а. И я.