Люди и праздники. Святцы культуры

“В век безверия, – пишет Стивенс уже прозой, – дело поэта обеспечить нас тем, что давала вера”. Он верил в человеческую душу, но эта душа – смертна. Райская безвременность уродлива, ибо она мешает “плодам зреть” и “рекам находить море”. Лишь конец придает смысл и вес всякому опыту, и “смерть – мать красоты”.

2 октября Ко дню рождения Джека Финнея

Первая достопримечательность, которую я узнал, перебравшись в Америку, не была статуей Свободы. Повернувшись к океану, она смотрит в лицо тем, кто ждал встречи на палубе, а я прилетел на самолете. Эмпайр-стейт я тоже не сразу признал, так как еще не умел отличать его фундаментальный силуэт от других небоскребов. Зато я сразу опознал доходный дом в хвастливом стиле купеческого барокко. Он стоял на краю Центрального парка и назывался “Дакота”. (В 1880-е, когда его построили, этот угол города казался таким же удаленным от центра цивилизации в Даунтауне, как дикая Дакота.)

Объяснялось это тем, что незадолго до отъезда я прочел роман “Меж двух времен” (Time and Again), который в Голливуде считается лучшей неэкранизованной книгой. Ее автор, Джек Финней, придумал лучшую машину времени. Стоит окружить себя вещами прошлого и поверить в него, утверждал он, и мы перенесемся в прежнее время.

В романе антикварный ход в XIX столетие вел через эту самую Дакоту. Роскошный осколок “позолоченного века”, этот дом и тогда, и сейчас кажется дворцом буржуазной роскоши. Метровой толщины стены, изысканная кирпичная кладка, стройные башенки над окнами, благородная патина бронзовой крыши. Отсюда герой книги, художник из современного Нью-Йорка, перебирается в прошлое, где чуть не выдает себя в одном примечательном эпизоде. Он рисует приглянувшуюся ему девушку. Однако никто не находит в искусном портрете сходства с моделью. И понятно – почему. Люди того времени, еще не видавшие Пикассо и Матисса, не смогли признать лицо в лаконичном хаосе линий.

4 октября Ко дню рождения Фредерика Ремингтона

Лучшая работа скульптура Фредерика Ремингтона стала американской иконой и удостоилась места в Овальном кабинете Белого дома. Больше всего эта полуметровая композиция нравилась Рональду Рейгану. Отменный наездник, он умел оценить бронзовый танец человека с лошадью, который сам художник назвал “Объездчик бронко”. На полумексиканском сленге ковбоев “бронко” называют коня, еще не знавшего узды. Это же можно сказать и о ковбое, объезжающем жеребца. Поджарые и скуластые, они похожи даже внешне. И тот и другой пойманы автором в момент динамического равновесия, которое может кончиться падением обоих.

Несуразная для скульптуры поза раскрывает потаенный смысл шедевра. Эта метафора стоит на двух ногах, и обе – лошадиные. Ковбои живут в коротком настоящем, в промежуточном состоянии между бесшабашной волей и неизбежной цивилизацией. Неудивительно, что конь встал на дыбы.

Лошадь – самый древний символ бессознательного. Только обуздав это могучее и строптивое стихийное начало, человек подчиняет разрушительные силы как во внешнем, так и во внутреннем мире – в самом себе. Исключительные обстоятельства – молодость американской судьбы – опрокинули архаический миф в современную историю. В ее контексте миф о ковбое разыгрывает мистерию рождения порядка из хаоса на просторах Дикого Запада. Как знает каждый любитель вестернов, из одиноких ковбоев выходят лучшие шерифы.

4 октября Ко дню рождения Элвина Тоффлера

Он справедливо считался пророком постиндустриальной эры, которую ярко описывал в своих книгах, начиная со ставшего мировым бестселлером “Шока будущего” (1970).

Прежняя “индуст-реальность”, по каламбурному термину Тоффлера, собиралась из отдельных деталей, как автомобиль на конвейерах Форда. Соответственно, и все ее элементы должны были быть стандартными, взаимозаменяемыми, как сталинские “винтики”. Продукт массового общества, созданная массами и для масс, она обоготворила фабрику. Но в центре постиндустриальной цивилизации уже производство не вещей, а информации.

Новая реальность, утверждал Тоффлер, создает себя, меняя основные параметры бытия. Это – время и пространство. Современный мегаполис – шедевр тонкого искусства обращения с пространством. Ведь город требует управления миллионными толпами, а значит, и создания сложной дорожной сети, распределения транспортных потоков, архитектурного членения районов. Но если вместо людей и товаров производится и перемещается информация, то не так уж нужны и дороги, и города.

То же самое происходит и со временем. На смену социальным ритмам машинной цивилизации приходят новые темпоральные структуры, основанные на индивидуальном ощущении времени. Каждый живет в своей временной капсуле, по своим часам, со своим ощущением длительности.