Люди и собаки

И все-таки, если и оптимисты, и пессимисты ошибаются, что же на самом деле представляет собой коммуникация животных? Можно ли полагать, что это не просто беспорядочный набор звуков, что сигналы животных имеют смысл, если каждая конкретная демонстрация — будь то крик, или собачий лай — не наделена определенным значением? На самом деле ключ к этой загадке кроется в естественном отборе. Даже если между лаем собаки и какой-либо нашей фразой, имеющей определенное семантическое значение, нет соответствия, он, тем не менее, выполняет функцию коммуникации. Просто эта функция осуществляется иначе, она не содержит закодированной информации, которую адресат должен расшифровать. На самом деле коммуникация животных тесно связана с биологической функцией, направленной на увеличение шансов на выживание и размножение для индивида, передающего сигнал. Короче говоря, лающая собака ничего не хочет сказать: она совершает действия, которые, в конечном счете, с биологической точки зрения полезны для нее, как для индивида, передающего сигнал. Или, во всяком случае, они полезны для генов, лежащих в основе этих действий. Таким образом, именно совершаемые действия дают индивиду преимущества в естественном отборе. Точно так же и каркающая ворона не говорит ничего, что можно было бы перевести на французский язык. Карканье вороны, точнее говоря, производимый этим карканьем эффект — особенно тот, который влияет на поведение других ворон, — дает репродуктивное преимущество генам, ответственным за карканье, и способствует сохранению и распространению этих генов в популяции (подробнее об этом см. в работе Докинза (Dawkins, 1976)). To же самое относится и к собаке. Когда караульный пес лает на постороннего и оскаливается, показывая зубы, это вовсе не значит, что он хочет сказать незнакомцу «Стой!» или «Сейчас укушу!»: просто в данных конкретных обстоятельствах пес совершает действия, направленные против незваного гостя. В процессе эволюции, в результате подобных действий, гены, лежащие в их основе, получили в собачьей популяции репродуктивное преимущество. В этом смысле лай не имеет семантического значения: в данном случае он выполняет функцию устрашения, потому что в подобной ситуации именно устрашение оказалось средством наиболее эффективным для предотвращения угрозы.

Разница с предыдущей моделью огромна. Прежде всего, несемантическая и неинформационная концепция коммуникации животных не предполагает никаких ограничений на использование одних и тех же сигналов, будь то звуки, телодвижения или запахи, в самых разных обстоятельствах и для достижения самых разных целей. Единственное требование состоит в том, чтобы демонстрация приводила к позитивному результату в плане естественного отбора. Из этого следует, что упомянутые сигналы должны быть объяснимы с точки зрения естественного отбора. Поэтому перед учеными, работающими в этой области, прежде всего стоит задача реконструировать эволюционные механизмы, зачастую скрытые и довольно сложные, которые могли привести к возникновению той или иной демонстрации, успешно прошедшей естественный отбор. Это позволило бы понять назначение сигналов животных — крика или позы, — то есть определить функцию, которую они выполняют. И, наконец, в рамках данной модели снимается вопрос об эволюционной инициализации коммуникативного сигнала. В данном случае для того, чтобы сообщение принесло пользу передающему его индивиду, нет необходимости в том, чтобы адресат понял его смысл, то есть, по сути, выучил незнакомый язык. Вполне достаточно и того, что сообщение имеет для реципиента последствия, которые, в свою очередь, благоприятны для передающего индивида или же для его генов.

Короче говоря, сообщения, которыми обмениваются животные, больше похожи на наши возгласы «Ай!» или «Ух ты!», чем на слова нашего обычного языка. Когда собака лает, она не собирается передавать никакую информацию. В данном случае результат важнее содержания. Будянски говорит об этом так:

Собаки напоминают скорее Макиавелли, чем Уэбстера[68]; их способ коммуникации больше похож на Кабуки, чем на Шекспира.

Stephen Budiansky, 2002, p. 81.

Одна из карикатур Гэри Ларсона, которую вспоминает Будянски, наилучшим образом отражает разницу между собачьим способом коммуникации и человеческим языком. По улице прогуливается ученый. На голове у него шлем с проводами и лампочками. Подпись к рисунку гласит: «Благодаря своему новому дешифратору профессор Шварцман стал первым человеком на земле, способным понять, что на самом деле говорят собаки, когда лают». Рядом с профессором мы видим четырех собак: одна бежит за автомобилем, другая гуляет в саду за забором, третья сидит рядом с домом и еще одна переходит дорогу. У каждой из пасти вырываются возгласы, которые после расшифровки выглядят так: «Эй!», «Эй! Эй! Эй! Эй! Эй! Эй! Эй Эй!», «Э-ге-гей!», «Эй! Эй! Эй!».