Люди, идолы и боги

И в еврейской народной поэзии мессия уже выступает как некто, который «избавит нищего, вопиющего и угнетенного, у которого нет помощника»[125], и к нему обращаются страждущие, чтобы он «избавил души их» от «коварства и насилия»[126]; в его царствие наступит всеобщее равенство, процветание и изобилие, «Будет обилие хлеба на земле, на верху гор; плоды его будут волноваться, как лес на Ливане, и в городах размножатся люди, как трава на земле»[127].

Такова вековечная мечта бедняка, преображающая в религиозную иллюзию потребность в лучшей жизни.

В неканонической книге Исайи собраны тексты, восходящие к годам изгнания в Месопотамию, впоследствии переработанные. Мессия изображается в них в идеализации страдающего раба, это «раб божий»[128], тот, кто через угнетение и страдание получил миссию вернуть людям справедливость и вновь дать всем народам счастье и познание истинного бога. Весь народ Израиля как бы предназначен для этой необычной роли в истории человеческого общества.

Согласно изложенному в Талмуде учению, подлинной причиной рассеяния евреев по всему миру является осуществление «плана провидения», предназначенного внушить всем людям мир и братство благодаря признанию Яхве единственным богом. Предпоследнее произведение подлинного исповедания веры гебраизма, принадлежащее перу Моше-бен-Маймон, или Маймониду, умершему в 1204 году н. э., следовательно, несколько раньше Фомы Аквинского, провозглашает: «Верю истинной верой в приход мессии и, хотя он постоянно откладывается, жду его каждый день».

Разумеется, представление о спасении с помощью мессии выражалось в религиозной форме, языком религии. Тем самым оно способствовало отходу людей от действительности, вело их от одной мечты к другой и в конце концов к поискам фантастического разрешения противоречий, неспособного изменить существовавшие условия жизни. В этом еще раз отражается трагедия социальных слоев, которые не несли в себе новых форм производства и экономической организации, не имели ясного сознания своего рабского состояния и не могли поэтому образовать подлинно революционной силы.

Наравне с возникшими на почве греко-восточного язычества народными культами, сулившими рабам и угнетенным в мире ином то освобождение, в котором повседневная жизнь отказывала им на земле, еврейское учение о мессии отвечало очень распространенным в наиболее униженных слоях общества чаяниям. Оно также исходило из резкого осуждения политической и экономической организации античного мира. Мессианство породило, наконец, апокалиптические иудейско-христианские писания, которые можно справедливо назвать «оппозиционной литературой» древности.

Римские завоеватели с самого начала осознали этот их характер. Отсюда их презрение, почти ненависть к еврейскому народу, которые выражены в латинской литературе от Цицерона до Тацита, от Квинтилиана до Светония и Сенеки. Эта ненависть, так же как расистский антисемитизм последних десятилетий, имеет явно социальное происхождение. «Презренное сборище рабов» — так называл евреев Тацит[129]. К этому классовому суждению позже, в первые века империи, примкнули сами христиане, еще до того как вслед за крушением античного мира христианская церковь превратилась в организованное выражение идеологии новых правящих классов.

Краткая история Библии

По имени древнего сирийского города Библо, торгового центра, где производилась продажа папируса и где, может быть, впервые было применено алфавитное письмо, назвали материал для письма (по-гречески «библион»), ввозившийся в Египет. Затем это название было распространено на свитки рукописей.

В начале нашей эры слово библия (существительное среднего рода множественного числа «книги») уже означало «собрание рукописей», «библиотеку». Однако вскоре этот термин приобрел в устах говоривших по-гречески христиан значение лишь сборников их «священных» текстов. Существительное среднего рода во множественном числе стало в народной латыни существительным женского рода и единственного числа: библия. В этой форме оно перешло в итальянский и почти во все современные языки.

Таким образом, Библия является в первую очередь собранием «священных» текстов еврейской религии и затем, вместе с целым рядом других произведений, «священным писанием» христианства. Именно это и имеют в виду, когда говорят о более древней ее части — Ветхом завете, принятом обеими религиями, и о более поздней части — Новом завете, признанном только христианами.

Эти любопытные выражения «Ветхий», «Новый» завет нуждаются в разъяснении.

Слово завет отнюдь не является первоначальным заглавием всего сборника ни в еврейском языке, на котором написана более древняя часть, ни в греческом, на котором написана христианская часть. Откуда же это название?