Люди из пригорода

Она рисковала, правда, поссорить навсегда Петра с Скрыпалем – отношения у них и без того были сложные – Петро знал, что в столике у Явдохи хранится тоненькая тетрадка, испещренная аккуратными маленькими буквочками – сонетами, которые сложил когда-то Скрыпаль в честь своей неуступчивой возлюбленной. Любовь, быть может, прошла, сонеты остались, и Явдоха ими дорожила, потому что они напоминали ей о том времени, когда ей было всего пятнадцать и когда неуемная жажда жизни так кружила ей голову, что даже студеная озерная вода казалась ей теплой и ласковой. Итак, в то солнечное октябрьское утро, когда Явдоха окончательно решилась заступиться за Скрыпаля и спасти его, Скрыпаль ехал в троллейбусе по столичному бульвару, тому, что возле Университета, и вдруг увидел свою мать, бредущую с тяжеленной кошелкой, седую и сгорбленную. Даже случайные прохожие бросали на ее потертое, в заплатках, демисезонное пальто сочувственные взгляды, и сердце Скрыпаля заныло от стыда и жалости. На первой же остановке он бросился вон из троллейбуса, но матери его уже не было видно – она свернула на улочку со старинными домами, чудом сохранившуюся в самом центре города, и сейчас уже, вероятно, тащила свою ношу по лестнице – в старом доме, где она жила, лифта не было.

Скрыпаль бросился к дому, хотя бежать ему было нелегко – вечно усталые ноги не слушались его, – открыл дверь подъезда и услышал ее удаляющиеся, тяжелые шаги:

– Мама! – позвал он ее, но она его не услышала.

Скрыпаль посмотрел на часы – он уже опаздывал на репетицию, а дирижер уже и так несколько раз угрожал выгнать его вон, если он еще хоть раз опоздает. Несколько струнников уже остались без работы именно по этой причине, и Скрыпаль, проклиная и себя, и дирижера, бросился в сторону Крещатика, отчаянно махая руками каждому проезжавшему мимо такси. На репетицию он успел и даже неплохо играл, но сердце его грызли укоры совести, и после репетиции он отправился на Пушкинскую улицу, к матери.

По дороге он задумался, и ноги сами собой привели его на Заньковецкую, где в те времена, когда он еще учился, собиралась половина консерватории, чтобы прийти в себя от изнурительных занятий и немного поболтать за сигаретой во дворике за молочным магазином, в котором пухлая и приветливая продавщица, тетя Маша, варила студентам и их преподавателям совершенно фантастического вкуса кофе. Увидев родные места, Скрыпаль решил выпить кофе – в кармане его еще шуршали несколько последних гривен, – чтобы хоть немного отдохнуть и, возможно, переброситься парой слов с кем-нибудь из однокашников – от огорчения он совсем забыл, что молочный магазин давно уже закрыли и вместо кофе в нем торгуют дорогими французскими духами. Он вспомнил об этом только тогда, когда увидел перед собой рекламу косметики там, где на подоконнике в былые времена всегда лежал толстенный серый кот – баловень всех кофеманов. Впрочем, в своей беде он оказался не один – еще одна тень прошлого забрела сюда – Элка, его однокашница, словно в воду опущенная, с растерянными близорукими глазами и тоже с потертым футляром для скрипки в руках.

– Ты куда, Эл? – радостно приветствовал ее Скрыпаль, довольный что оказался не один и встретил хоть одну знакомую душу.

Элка обрадовалась, они обнялись и поцеловались, словно у них тут было назначено свидание, и Скрыпаль пригласил ее пойти куда-нибудь, где еще наливают кофе, хотя он уже порядком устал и знал, что ему, как всегда, придется тащиться в Горенку по темноте да и то, если он успеет на последний трамвай.

И они отправились на всем известный угол Пушкинской и Прорезной, выпили кофе и уселись в крошечном палисадничке перекурить, ни одному из них не хотелось в тот вечер домой: Скрыпалю – мы уже знаем, по какой причине, а Элки дома тоже было не сладко – супруг ее вдруг совершенно перестал переносить скрипку и ей приходилось мыкаться по консерваторским классам, чтобы хоть где-нибудь позаниматься. К тому же она понимала, что нелюбовь к скрипке – это всего лишь первый сигнал к разводу. Элка один раз уже развелась и теперь, словно котенок, которого несут топить, заранее знала, что последует дальше.

– А ты-то как в своей Хацапетовке? – спросила она Скры-паля, догадываясь, что тот вряд ли ответит ей правду.

– По-разному, – уклончиво и без особого энтузиазма ответил Скрыпаль.

Но Элка не унималась.

– Нет, ты мне правду скажи, Скрыпа, правду, люди говорят, что жена у тебя писаная красавица, да такая, что, говорят, этим мымрам из Голливуда рядом с ней делать нечего.

– То, что красавица – правда, – мрачно ответил Скрыпаль, – хоть рисуй…

Элка всегда отличалась догадливостью и все поняла.

– Можешь не продолжать, – ответила она, – и так все понятно… Не грусти…

Элка погладила его по волосам, и он положил голову на ее худенькое плечико, чувствуя себя тепло и уютно, невзирая на то, что голубое, радовавшее глаз, небо, вдруг посерело от набрякших водой облаков, готовых вот-вот обрушить на город мириады холодных капель.