Люди из пригорода

А на третий день пребывания Жени под их с маменькой крышей Алексей проснулся не от звонка будильника и не от кукареканья соседского петуха, горластого, как сорвавшая голос оперная дива, а от сильного чувства любви. Такого с ним не бывало даже тогда, когда он был влюблен в Алену. Любовь заполнила его изнутри всего целиком, и тело казалось ему почти невесомым. Он вскочил с постели и заглянул в гостиную, где на диване спала Женя. Алексея тянуло к ней как магнитом. Он больше не стал себя сдерживать, подошел к дивану, стал на колени и поцеловал ее, решив про себя – будь что будет. Женя открыла глаза, улыбнулась и вдруг обняла его и прижала к себе, и целый мир перестал на мгновение существовать в привычном для Алексея целостном виде, превратившись в пляску пульсирующих атомов и электронов, между которыми простреливали разноцветные молнии.

А на следующий день, прямо с утра, они отправились к Голове. Им было прекрасно известно, что с Головы все как с гуся вода и единственно верный путь – основательно припереть его к стенке и как следует напугать. Голова, видать, был уже предупрежден об их визите проходимицей, потому что, увидев их в окно, он забаррикадировался в кабинете, а Тоскливцу и Маринке приказал: «Пустите – уволю раз и навсегда!». И поэтому, когда Женя и Алексей наконец оказались в присутственном месте, которое было обставлено по-спартански и украшено одним только произведением искусства – бюстом бывшего вождя пролетариата, умильно пялившегося в вечность, перед ними предстали Тоскливец и нахмуренная, но при этом, как всегда, пышногрудая Маринка. Тоскливец, воспрянув в отсутствие всевидящего ока забаррикадировавшегося начальства, уверенно обнимал ее за талию, а та также уверенно делала вид, что ничего не замечает, и они вдвоем делали вид, что посетителям абсолютно незачем врываться в кабинет невидимого руководителя. Алексей, впрочем, к этому был заранее готов и без долгих разговоров вытащил удостоверение журналиста.

– Передайте Голове, – сказал он, – что если он через пять секунд не выползет из своего логова, то я уже завтра пропечатаю его в местной прессе так, что потом не то что сельсовет, а прокуратура его, вора и негодника, не примет. Шутка ли, у сироты вместе с приезжей прохиндейкой дом украл, ее в сарае запер и гуляет себе по селу, как гора сала! А документы ты, Тоскливец, делал, я знаю, так что и тебе несдобровать, поэтому беги к своему покровителю и донеси ему, что дело – швах и пора награбленное возвращать пока не поздно, потому что, если за ним придут люди в погонах, то не только Голову, но и тебя уведут они с собой, и хотя Бог нас миловал и Колымы у нас нету, но колонии строгого режима никак не напоминают в смысле уюта тот зад, к которому ты сейчас бесстыдно у всех на глазах норовишь подобраться…

Маринка фыркнула, как необъезженная лошадь, Тоскливей, побагровел и посинел, но по своему обыкновению промолчал, а на полусогнутых своих конечностях, и при этом держась, как всегда, очень прямо, прошествовал за кабинет Головы и стал там каким-то одним ему известным способом переговариваться и перестукиваться с Головой. Продолжалось это мельтешение целую вечность и кончилось тем, что багровый, как закат солнца перед ветреным днем, Голова вырвался из кабинета, как выпущенный на свободу бык, и завопил, явно не жалея голосовые связки:

– Пугать пришли? Меня, Голову, они пугать пришли? И кто, прости Господи?! Студент-недоучка и девица, к которой я сейчас вызову ее друзей в белых халатах, чтобы они позаботились о ее, скажем так, душевном спокойствии…

Алексей, однако, на провокацию не подался и скандалить не стал. Он только сжал сильнее руку Жени и четко, чеканя слова, сказал:

– Так до тебя еще не дошло, значит, что завтра утром про твои похождения будет знать вся область? И куда ты тогда денешься? Вместе с чертом будешь по зарослям туристов пугать? А как же покушать? Правду тебе говорю, не отдашь нам сейчас документы на ее дом – в казенном доме проведешь свою преждевременную старость…

– А чем докажите? – огрызнулся было Голова.

– Кому надо, те и докажут, – туманно ответил Алексей. – Даю пять минут, а потом еду писать статью.

Голова побагровел еще больше, и лицо его уже более всего напоминало по цвету, да и по форме тоже, распаренную в наваристом борще свеклу. Голова многозначительно поджал губы, грубо оттолкнул Тоскливца от Марины, к которой тот опять тихой сапой надумал было подобраться, и пригласил Алексея и Женю к себе в кабинет.

О чем они там судили-рядили, нам доподлинно не известно, но уже в эту ночь проходимица исчезла из села вместе со своим хахалем и больше ее в этих краях и духу не видывали. А на следующий день Голова радостно вручил Жене ключи от ее родного дома и причем обставил все так торжественно, словно он сам его построил и ей подарил. Бывают же еще на свете, читатель, такие бессовестные сельские готовы!