Люди из пригорода

И тогда по селу поползли слухи, что похоронили не его, Богдана, а он сам специально прислал сотоварищей, которые привезли в гробу множество мешков с отбитыми у моджахедов долларами и драгоценными камнями. Слухи эти ползли и ширились, и днем над ними все смеялись, но по ночам, и особенно в корчме, только и разговоров было о том, найдутся ли в селе смельчаки, которые выроют богатство до того, как комиссованный из-за контузии солдат окончательно придет в себя и сам до него доберется. И, сказывают, смельчаки нашлись, да такие, что потом все село хохотало до боли в животе, а у кладоискателей до конца их дней на головах отметина осталась – никто из них не уберег своей шевелюры – отправились они на кладбище парубки как парубки, а возвратились с лысыми как колено головами. Трудно даже сказать, правда это или нет, но один из очевидцев как-то поздней ночью и только после того, как основательно принял на душу прозрачного, как слеза, напитка, рассказал, что дело было вот как. Четверо друзей-крепышей, околачивавшихся без работы и денег и не желавших, как все, стоять в городе на базаре, чтобы хоть как-нибудь прокормиться, решились все-таки попытать счастья. Приготовили инструмент и в первую же темную ночь, а дело было в начале осени, отправились искать сокровище. Могилу нашли они без всякого труда, да и силы им было не занимать, и через полчаса добрались они уже было до своего, как они думали, сокровища. Раскрутили болты на цинковом гробу и уже было думали его открыть, как вдруг из него раздались автоматные очереди, а потом кто-то стал палить из гранатомета и шум поднялся такой, что ничего нельзя было разобрать, да к тому же еще и ураганный ветер пронесся над лесом и кладбищем, и утром селянам немало пришлось потрудиться, чтоб засыпать неизвестно откуда появившиеся воронки да расчистить дорожки от упавших искореженных сосен.

История эта наделала шума, над четверкой друзей потешались, как над ненормальными, и еще одна компания охочих до чужого добра искателей приключений отправилась по их стопам. Ходили даже слухи, что это сам Голова их подзадорил и даже бесплатно (вот добрая душа!) напоил их для храбрости за обещание, что они возьмут его в долю. Но и эти смельчаки едва унесли ноги, причем двое или трое из них даже получили ранения, и им пришлось долго краснеть в больнице и лгать, что их обстреляли из проезжавшей машины, а кто именно, они не знают, потому что, во-первых, они не могли признаться, что занимались гробокопательством, а во-вторых, никто бы и не поверил, что покойники умеют так ловко обращаться с детищем инженера Калашникова.

Могилу снова засыпали, правда, деревенские болтуны продолжали утверждать, что периодически прохожие слышат в углу кладбища шум боя, выстрелы и вопли умирающих, но со временем слухи эти как-то иссякли, да и люди предпочитали об этой истории не вспоминать. И только Дваждырожденный ходил как живое напоминание об ужасах войны. Дваждырожденный он нарек себя после того, как узнал, что один раз его уже похоронили.

Однако то, что с ним произошло, превратило его не в нытика и пессимиста, а в философа.

В то памятное для нас зимнее утро, когда Алексей и Запертая Пашка только-только покинули кабинет Головы, а сам он, еще задыхаясь, пытался наугад измерить себе давление, возле его кабинета показался Дваждырожденный. В кабинет он заходить не стал, а только заглянул и провещал, как всегда, четко и лаконично:

– Мы живем во времени, а оно в нас. Тот, кто познает, как выйти за его пределы, обретет бессмертие. Подумай над этим.

Голова очень хотел обрести бессмертие. Очень. Да и не удивительно, если его супруге без всяких фитнес-центров удалось помолодеть годков, этак, на тридцать, и хотя Голова к этой, как он выражался, впавшей в детство вертихвостке еще не подобрался, но надежды не оставлял. Натурально, бессмертие было ему необходимо как воздух, чтобы целую вечность наслаждаться юной Тапочкой и своей замечательной должностью. И поэтому он по простоте своей душевной весь день вместо того, чтобы подписывать всякие дурацкие и скучные документы, которые подобострастно подсовывали ему Тоскливец и Маринка, рассчитывавшие, что он пораньше уйдет домой и тогда они тут же прицепят на двери сельсовета табличку с сакраментальной и в то же время строгой надписью «Работает комиссия. Не беспокоить!», размышлял над словами Дваждырожденного. Причем так усердно, что к вечеру у него началась отчаянная мигрень. Даже Маринка была ему уже не мила, а Тоскливец, тот вообще представлялся вампиром, который тайно, каким-то одному ему известным образом, пьет его кровь.