Люди из пригорода

Но тут и с Кларой что-то произошло – ведь она была не настоящим гномом, – и она внезапно увеличилась в размерах и своей извечной дулеобразной прической пробила столь горячо любимый Тоскливцем паркет, и паркетины разлетелись, как домино, и голова Клары оказалась между широко расставленными ногами Тоскливца, который, как всегда, пребывал в состоянии задумчивости – на этот раз он не знал, как ему быть дальше, – он лишился и Клары, и Гапки и в глубине души склонен был считать такое развитие событий происками Головы. Надо, впрочем, заметить, что Кларе очень повезло, потому что Тоскливец на этот раз не обмочился от страха, но люди, как известно, редко догадываются о том, в чем именно заключается их счастье.

– Мышь! – заорал Тоскливец и на всякий случай врезал незваной гостье по макушке первым, что попалось ему под руку, – книгой с неизвестным названием, потому что его насмерть перепугало появление мыши размером с хорошо упитанного бульдога. Но тут маска съехала с опешившей мыши и хорошо знакомая Тоскливцу, грозная, как Немезида, обличность показалась из-под нее. Несколько минут Тоскливец не мог оторвать от ее лица изумленный и одновременно перепуганный взгляд, словно перед ним появилась не бывшая половина, а выходец с того света, но в этот момент облако пыли, вырвавшееся из пожелтевших страниц, заставило их обоих расчихаться и загипнотизированному Тоскливцу удалось наконец оторвать взгляд от обворожительного Клариного личика, вызвавшего у него такой ужас.

– К-карнавал у тебя, что ли? – заикаясь от страха, спросил Тоскливец.

Но Клара ничего ему не ответила, потому что она не хотела, чтобы Тоскливец узнал, что она была гномом (ей казалось, что это неприлично), и еще не придумала, что ему солгать.

Но тут Тоскливец в дыре рассмотрел лихорадочно пожирающего колбасу Ваську и вынужден был на некоторое время позабыть о супружнице и броситься спасать от вора то, что тот еще не успел сожрать. Но и Васька был не лыком шит и, зажав в зубах круг колбасы, бросился искать выход из дома Тоскливца.

– Брось, негодяй! Брось, и я открою тебе дверь, а не то…

Но Васька, который не ел с того злополучного дня, когда Дваждырожденный переехал его мотоциклом, скорее расстался бы опять с жизнью, чем с колбасой. На его беду оказалось, что Тоскливец, как человек по-своему нервный, всегда тщательно запирал двери и окна, и поэтому Ваське, спасаясь от Тоскливца, пришлось носиться кругами по дому, расшвыривая все на своем пути, потому что с остекленевшими глазами, багровый от непривычных для него усилий Тоскливец несся за ним по пятам и в глазах у него был написан заранее вынесенный приговор, который не оставлял внезапно ожившему Ваське ни малейших шансов на продолжение рода. И, спасая себя, Васька прыгнул прямо в оконное стекло, разнес его вдребезги и, так и не расставшись с ароматной колбаской, оказался во дворе, взлетел на забор и был таков. А Тоскливец с Кларой остались в холодном доме, в котором с каждым мгновением становился все холоднее, потому что зловредный холодный воздух сразу, как вода сквозь пробоину, хлынул внутрь через разбитое стекло. Они старались не смотреть друг на друга – не потому, что им было стыдно, а потому, что сказать друг другу им было совершенно нечего, хотя они прожили вместе целую жизнь.

– Может быть, собаку заведем, – предложила Клара, чтобы хоть что-нибудь сказать, забыв, что Тоскливец никогда не держал домашних животных, опасаясь, что они могут его объесть.

В ответ на этот, как ему показалось, выпад Тоскливец рухнул в постель и открыл свою вечную книгу, явно отдавая предпочтение ей, а не Клариной молодости, потому что хотел, притворившись, что читает, все тщательно обдумать до того, как решится на общение с бывшей половиной.

А Васька, понятное дело, добрался до родного дома быстрее, чем Гапка, которая почему-то прихрамывала и которой возвращаться домой было тошно. И Васька, у которого по животу растекалось приятное тепло от колбаски Тоскливца, жизнерадостно поскребся в дверь, и Голова ему тут же открыл и, только когда тот разлегся на полу в кухне, вспомнил, что кот уже давным-давно окочурился.

– Ты как это? Ожил что ли? – спросил его Голова, но тот молчал, потому что коты умеют разговаривать (иногда довольно нагло) только тогда, когда превращаются в привидение.

– Ага, так, значит, я теперь могу спать спокойно, – обрадовался Голова, – и ты не будешь донимать меня своими дурацкими разговорами. Да?

Но кот молчал и, как все коты, делал вид, что не понимает, о чем ему толкует хозяин. Но Голове теперь уже точно было известно, что тот притворяется, и он вытащил из холодильника селедку, отрезал голову и стал заставлять Ваську служить. А Васька недавно наелся до отвала колбаски, и селедочная голова не вызывала у него особого аппетита, но из уважения к хозяину он потянулся, грациозно прогнув спинку, и встал, проклиная дурость Василия Петровича и свою жадность к рыбе, на задние лапы.