Люди из захолустья

Он помог ему облечься в черкеску, по вороту отороченную серебром и стянутую серебряным же поясом. На голову Тишка получил шапку-кубанку, не хуже, чем у Петра. Он стоял среди лебедей и самолетов, неузнаваемый, удивительный для самого себя. На земле отринуто валялась рыжим ворохом шуба. Фотограф посадил его в автомобиль; нет, он решил, что Тишке лучше встать в автомобиле. В правую руку, заставив наотмашь откинуть ее, он вложил Тишке саблю, в левую, протянутую вперед, дал пистолет. Отбежав к своему ящику, прицелился. Тишка, в длинном черном балахоне, в шапке лихо набекрень, летел, возвышался на машине, как на подставке, размахнувшийся, беспамятный.

- Прошу спокойно,- сказал фотограф.

...Журкин задержался в бараке позже всех. У него случилась неприятность - пропало белье. По случаю мытья полов надо было всю поклажу из-под коек убрать наверх. Гробовщик, слазив под койку, к изумлению своему, не нашел там ничего, кроме пустого мешка. В мешке же было сложено все немытое белье, а на себя Журкин надел последнее. У него руки опустились... Спустя несколько минут, когда возвращался со двора в барак, через приоткрытую дверь Полиной каморки узрел свою пропажу: рубахи и исподники его, чисто выстиранные, сушились там благополучно, вперемежку с Полиными. Этого совсем не чаял он...

И сам подивился, отчего так легко задышалось, так дурашливо-радостно стало вдруг. По бараку гуляли сквозняки, они пахли волей, свежей речкой. Не темнеет, не грозится больше стужа над бездомным человеком... А может, и все по-хорошему обойдется?

Надо было подойти к Поле, поблагодарить. Во всех углах, под хлестанье воды, гремел ее ругательский голос. Поля догадалась, наверно, с чем он идет, сердито повернулась задом и начала наскребывать пол с таким остервенением, что Журкин поневоле остановился. Он увидел только коротенькую холщовую рубашку, голые здоровенные ноги в калошах. Хотел отвернуться - и не отвернулся, благо, Поля не смотрела. Гробовщик крякнул и пошел. До самого базара истязали его голодные жаркие мысли.

Первым делом протолкался к нарядным галантерейным рядам. Гривы глянцевито-разноцветных лент хлестались по ветру. Только этим и красовалась скудная торговля. Среди рядов старичок с бородавчатым юродивым ликом, без шапки, собрал около себя народ. К животу он прижимал кружку с надписью: "На украшение храма". Старичок потрясенно грозил:

- И ученые говорят: к концу идет наш век, и извергнутся вулканы, и окутается вся земля огненною массою...

В сотрясаемой кружке звякало. Парень, выпачканный в известке, на ходу насмешливо крикнул:

- Церковь постановлено ликвидировать, на какое же ты украшение собираешь?

- Отцепись, раб божий, сгинь, тебя не трогают! - визгливо и неожиданно нагло прорыдал старичок.

Ясно было, что он чувствовал здесь около себя крепкую, до времени затаившуюся опору. И вообще неуловимо тревожил Журкина этот базар, тысячеголовый, тесно спертый, не управляемый никем. Широкоскулые, заросшие волосом морды показывались и прятались за старичком. Сквозило здесь то же недоброе, раздираемое грозами время.

Наконец разыскал палатку с платками. Понравился ему один, солнечно-желтый, с красными розанами по желтому и с пышной бахромой. Он мысленно повязал им Полю кругом ясных щек, над карими мордовскими глазками напустил кокетливый конек. "Ну, прямо вы - Милитриса Кирбитьевна",- "Кто, кто?" Спросил у продавца - сколько. И вдруг одним глазом увидал гуляющего вдоль рядов Подопригору: руки в карманы, перевалка с боку на бок. "Ага, выслали и сюда проведать, чуют..."

- Один четвертак,- сказал продавец.

Журкин вяло отложил платок. Если даже на пятнадцати сторговаться, что у самого-то останется? Вон она, напасть-то, рядом ходит... Были и подешевле,беленькие, в черный горошек. Для гроба, старушечьи.

...Прямо подойти, присовестить в глаза. "Ну, скажи мне навсегда, дашь ли ты мне, человеку, спокойно жить или нет?"

Кто-то потрепал его за шиворот. Оглянулся - Петр.

- Платочек облюбовываешь?

- Жене,- нехотя, смущенно ответил Журкин.

- Ну да, жене! Ха-ха! - Петр мигал, подзадоривал, подпихивал кулаком в бок.- Да я вижу, толку-то у тебя не выходит. Как она?

Журкина обидно заело,- рассказать бы ему про белье-то. Но только ухмыльнулся загадочно, совсем как Петр.

- Поклевывает маленько,- сказал он.

- А я, Ваня, хотел от тебя выдержать один секрет.- Петр, опершись об угол ларька, заговорил ласково, не кривляясь: - Помнишь, говорил я тебе про одну принцессу, что никогда и не взглянет на меня? Ну вот... посмотрел бы ты на нее намедни, после одного нашего разговора. Ах, Ваня, Ваня! - Петр отчаянно и с упоением схватился за голову:- Хожу я, и во мне опиум какой-то.

Журкин только промычал невнятное. Да, Петр умел хватать сладкие куски. И во всем.