Люди книги

Сериф откладывал брак, поскольку был увлечен учебой, а женился, просто чтобы от него отстали доброжелатели из его окружения. Отец Стелы выучил его албанскому языку. Старый профессор начал расспрашивать его о затянувшемся холостяцком образе жизни. Сериф шутливо ответил, что женится, но только если его друг отдаст за него одну из своих дочерей. Не успел Сериф опомниться, как у него появилась невеста. Прошел год, и он до сих пор дивится тому, что счастлив с юной супругой. Особенно после того, как та призналась, что беременна.

Стела подготовила и аккуратно сложила грязные простыни и одежду. Подала их Лоле несколько неуверенно. До сих пор она сама стирала и не собиралась прибегать к чужим услугам. Но теперь она ждала ребенка, и Сериф настоял на том, чтобы она себя поберегла.

Лола взяла корзину, поблагодарила Стелу за кофе и ушла.

Растаяли снега, и в апрельское утро с гор донесся запах травы. «Люфтваффе» насылали на Белград бомбардировщики, волну за волной. Границы пересекли армии четырех враждебных народов. Не прошло и двух недель, как югославская армия капитулировала. Еще раньше Германия объявила Сараево частью нового государства. «Теперь это Независимое государство Хорватия, — объявил назначенный нацистами лидер. — Оно должно быть очищено от сербов и евреев. Им сейчас здесь не место. Камня на камне не останется от того, что когда-то им принадлежало».

16 апреля немцы вошли в город, и в следующие два дня разорили еврейский квартал. Все, что представляло хоть какую-то ценность, было украдено. Пылали старые синагоги. Антиеврейские законы о «защите арийской крови и чести хорватского народа» означали, что отец Лолы, Луджо, не может больше работать в министерстве финансов. Его направили в рабочую бригаду с другими евреями, даже со специалистами, такими как фармацевт, отец Исаака. Всех заставили прикрепить желтую звезду. Маленькую сестренку Лолы, Дору, исключили из школы. Семья, и всегда-то бедная, теперь могла рассчитывать только на жалкую мелочь, которую зарабатывали Лола и Рашель.

Стела Камаль была встревожена. Ее муж, обычно такой вежливый, обеспокоенный состоянием ее здоровья, за последние два дня едва перемолвился с ней парой слов. Из музея он вернулся домой поздно, почти не притронулся к ужину и закрылся в кабинете. За завтраком почти все время молчал и рано ушел. Когда Стела решила прибрать у него в кабинете, обнаружила, что стол завален бумагами, некоторые из них сильно исправлены, многие предложения вычеркнуты. Часть бумаг скомкана и брошена на пол.

Обычно Сериф работал спокойно, и стол у него всегда был безупречен — полный порядок. Стела почти виновато разгладила один из выброшенных листков. «Нацистская Германия — клептократия», — прочитала она. Такого слова она не знала. «Долг музеев — сопротивляться разграблению культурного наследия. Потери во Франции и Польше можно было бы предотвратить, если бы директора музеев не облегчили немцам грабеж. Вместо этого, к нашему стыду, наша профессия стала одной из самых пронацистских в Европе…» Больше на листе ничего не было написано. Стела подняла еще одну скомканную бумажку. На ней был жирно подчеркнутый заголовок: «Антисемитизм чужд музеям Боснии и Герцеговины». Похоже, это была статья либо открытое письмо, осуждающее антиеврейские законы. Здесь тоже было много начиркано, но Стела смогла кое-что разобрать: «…только громоотвод может отвлечь внимание людей от их реальных проблем», «Помогать еврейской общине, в которой больше бедняков, чем в любой другой…»

Стела смяла бумажку и бросила ее в урну. Прижала костяшки пальцев к пояснице: она у нее немного болела. Она ни разу не усомнилась в том, что ее муж — умнейший из людей. Не сомневалась в этом и теперь. Но его молчание, скомканные бумаги, тревожные строчки… Ей хотелось поговорить с ним об этом. Весь день она репетировала про себя, что сказать. Но, когда он пришел домой, налила ему кофе из джезвы и промолчала.

Через несколько дней начались аресты. В начале лета Луджо приказали отправиться в трудовой лагерь. Рашель плакала и просила не откликаться, бежать из города, но Луджо сказал, что здоровье у него крепкое и он хороший рабочий, а потому справится.

Он взял жену за подбородок: «Так лучше. Война долго не продлится. Если убегу, они придут за тобой». До сих пор он публично не выказывал своих чувств, а сейчас поцеловал ее, долго и нежно, и забрался в грузовик.

Луджо не знал, что никаких трудовых лагерей не существует, а есть места, где мучают и морят голодом. Год подходил к концу, когда рабочих пригнали в горы Герцеговины. Реки там исчезают в подземных пещерах и через много миль являются как ни в чем не бывало. Вместе с другими измученными людьми — евреями, цыганами, сербами — Луджо стоял у входа в глубокую пещеру, потолка которой он не увидел. Усташ подрезал ему поджилки и столкнул в пропасть.

Затем они пришли за Рашелью, когда Лолы не было дома: она разносила выстиранное белье. У солдат были списки всех еврейских женщин, чьих мужей и сыновей они уже депортировали. Посадили их в грузовики и отвезли к разрушенной синагоге.