Люди книги

Его ответ на мое первое письмо содержал вежливый отказ: «Польщен вашим интересом, но, к сожалению, не расположен» и т. д. Во втором письме отказ был уже короче и резче. Третий ответ можно было перевести как «какого черта!» Тем не менее я приехала. Явилась прямо к нему в квартиру на улицу Марии-Терезии и попросила принять меня. Была зима, и, как большинство австралийцев в своем первом путешествии в холодную страну, я приехала неподготовленной к суровой погоде. Считала свою короткую кожаную куртку зимним пальто, поскольку в Сиднее она служила мне верой и правдой. Как же я ошиблась! Должно быть, я представляла собой жалкое зрелище, когда возникла у него на пороге: трясущаяся, снежинки в волосах, растаяв, превратились в сосульки, звеневшие, когда я двигала головой. Вежливость не позволила ему меня прогнать.

За те месяцы, что я провела в его просторной мастерской, растирая краски, очищая пергамента, либо просиживая рядом с ним в университетской библиотеке, я получила больше знаний, чем за все прежние годы учебы. В первый месяц отношения были очень натянутыми: «Мисс Хит» да «господин профессор доктор Генрих». Учтиво и довольно холодно. Но под конец я уже слышала: «Ханна, Liebchen [11]». Думаю, наше общение компенсировало пустоты в привычной жизни каждого из нас. В семейном отношении мы оба были обделены. Я никогда не знала своих бабушек и дедушек. Его семья погибла в Дрездене во время бомбежки. Он, конечно же, служил в армии в Берлине, но никогда не говорил об этом. Не рассказывал он и о своем детстве в Дрездене, прерванном войной. Даже в те дни у меня хватало такта не расспрашивать его об этом. Но я заметила, что, когда шла с ним мимо Хофбурга, он всегда обходил площадь Героев. Гораздо позже я наткнулась на знаменитую фотографию этой площади, снятую в марте 1938 года. Площадь на этой фотографии была заполнена людьми, некоторые из них забрались на огромную конную статую, чтобы получше все разглядеть. Все восторженно приветствовали Гитлера, объявившего о присоединении Австрии к Третьему рейху.

После я поехала в Гарвард (возможно, я никогда не получила бы степень доктора философии без рекомендации Вернера). Время от времени он писал мне, рассказывал об интересных проектах, над которыми работал, давал советы. А когда пару раз он приезжал в Нью-Йорк, я садилась на поезд из Бостона, чтобы повидаться с ним. Но с тех пор прошло уже несколько лет, и я не ожидала, что он выйдет меня встречать на площадку мраморной лестницы возле своей квартиры.

По-стариковски хрупкий, он опирался на эбеновую трость с серебряным набалдашником. Длинные зачесанные назад волосы тоже отливали серебром. Профессор принарядился: темный бархатный пиджак с бледно-лимонными петлицами, шелковый галстук, свободно повязанный по моде девятнадцатого века, в нагрудном кармашке — маленькая белая роза. Я знала, какое значение он придает внешности, поэтому постаралась больше обычного, и в этот раз мой французский костюм был скорее нарядным, нежели функциональным. И цвет фуксии отлично сочетался с моими темными волосами.

— Ханна, Liebchen! Какая сегодня красивая! Какая красивая! С каждым разом красивее, чем прежде!

Он схватил мою руку и поцеловал ее, затем взглянул на шелушащуюся кожу и чуть скривился:

— Расплата за наше ремесло, да? — спросил он.

Его руки тоже загрубели, но я заметила, что маникюр, в отличие от моего, был свежим.

В семьдесят пять лет Вернер уволился из университета, однако изредка писал статьи и иногда давал консультации относительно важных рукописей. Как только я вошла в квартиру, сразу же увидела — и почувствовала, — что он не прекратил работать со старинными книгами. Длинный стол у высоких готических окон, где я сиживала рядом с ним и училась, оставался заваленным агатами и дурно пахнувшими древесными «дубильными орешками», старинными инструментами позолотчика и пергаментами во всех стадиях подготовки.

Теперь у него была домработница, и, когда он провел меня в библиотеку — одну из моих самых любимых в мире комнат, поскольку каждая книга в ней, казалось, имела свою историю, — эта женщина подала нам кофе.

Аромат кардамона позволил на миг почувствовать себя двадцатилетней студенткой. Вернер пристрастился к арабскому способу приготовления кофе после того, как несколько лет читал лекции в еврейском университете в Иерусалиме. Там он жил в христианском квартале Старого города, среди арабов. Каждый раз, вдыхая запах кардамона, я вспоминала о нем и о его квартире, залитой бледно-серым европейским светом. Такой свет хорош для глаз, если часами работаешь над мелкими деталями.

— Как мне приятно видеть вас, Ханна. Спасибо за то, что выкроили часть своего драгоценного времени и пришли навестить старика.

— Вернер, вы же знаете, как я вас люблю. Кроме того, я надеюсь, что вы мне поможете.

Его лицо так и вспыхнуло. Он подался вперед:

— Ну, рассказывайте!

Я привезла свои записи и, ссылаясь на них, рассказывала ему о том, что сделала в Сараево. Он одобрительно кивал.

— Точно так поступил бы и я. Вы замечательная ученица.