Люди книги

Затем я рассказала ему о фрагменте крыла бабочки парнассиус, и это его заинтриговало. Я упомянула и другие находки: белый волос, образцы пятен и соли и, наконец, перешла к странным бороздкам на переплетной доске.

— Согласен, — сказал он. — Они явно готовились сделать застежки. Но почему же их не поставили? Весьма любопытно.

Он взглянул на меня. Голубые глаза за стеклами очков в золотой оправе казались водянистыми.

— Как вы думаете, в Национальном музее есть что-нибудь об Аггаде и о работе, которую они проделали в 1894 году? Впрочем, это было так давно…

— Для Вены не так давно, моя дорогая. Я уверен, что что-нибудь найдется. Будет ли это полезным — другой вопрос. Но когда рукопись обнаружили, это была сенсация, вы же знаете. Первая иллюстрированная Аггада! Сюда приезжали два знаменитых ученых того времени. Уверен, что в музее сохранились какие-то документы. Кажется, один из них был Ротшильд из Оксфорда. Да, я уверен. Второй — Мартелл из Сорбонны… Вы читаете по-французски, да? Записи переплетчика, если их сохранили, должны быть на немецком. Впрочем, не удивлюсь, если переплетчик не оставил записей. Вы и сами убедились, что переплет никуда не годится.

— Как думаете, почему? Ведь книга была в центре внимания.

— Должно быть, рассорились за право обладания книгой. Вена, разумеется, хотела оставить ее у себя. Почему бы и нет? Столица Австро-Венгерской империи, центр обновления европейского искусства… Но вспомните, Габсбурги в то время лишь оккупировали Боснию, а аннексировали ее лишь в 1908 году. Славянские националисты ненавидели оккупантов. — Он поднял скрюченный палец и помахал им. Такая у него была манера, когда он хотел подчеркнуть что-то особенно важное. — Интересно, что человек, начавший Первую мировую войну, родился в тот самый год, когда здесь появилась Аггада. Вы это знали?

— Вы имеете в виду студента, застрелившего Габсбурга в Сараево?

Вернер лукаво усмехнулся. Он любил рассказывать то, чего люди не знали. В этом отношении мы с ним похожи.

— В любом случае, книгу в боснийский музей, скорее всего, вернули, чтобы не распалять националистические настроения. Предполагаю, что неряшливый переплет стал местью Вены, снобизмом: дескать, если уж книга отправляется в провинцию, то для нее сойдет и дешевый переплет. А может, случилось и что-нибудь пострашнее. — Он слегка понизил голос и побарабанил пальцами по подлокотнику кресла. — Знаете ли вы, что в эти годы здесь поднялась волна антисемитизма? Все, что говорил Гитлер, и большая часть того, что он делал в отношении евреев, было отрепетировано здесь. Это был воздух, которым он дышал здесь, в Австрии. Ему было пять лет, он еще в детский сад ходил в Браунау, когда здесь нашли Аггаду. Так странно, когда подумаешь…

Он умолк. Мы подошли к запретной территории. Когда он снова взглянул на меня и заговорил, я подумала сначала, что он пытается переменить тему.

— Скажите, Ханна, вы читали Шницлера? Нет? Обязательно почитайте. Вы не поймете венцев, даже сейчас, если не прочитаете книг Артура Шницлера.

Он достал трость и с трудом поднялся, медленно подошел к книжному шкафу. Провел пальцем по корешкам книг. Почти все они были первыми или редкими изданиями.

— Они у меня только на немецком, а по-немецки вы не читаете. Нет? Жаль. Очень интересный писатель, Шницлер. Очень, прошу прощения, эротичный. Очень откровенен относительно многих своих побед. Но он много пишет и о подъеме «Judenfressers», что в буквальном переводе означает «пожиратели евреев», потому что термин антисемитизм, когда Шницлер был мальчиком, еще не придумали. Шницлер, конечно же, был евреем.

Он снял с полки книгу.

— Вот эта называется «Моя молодость в Вене». Это очень хорошее издание. Я нашел ее на церковной распродаже книг в Зальцбурге. Удивительно, что до меня никто ее не раскопал… — Он полистал книгу, пока не нашел нужное ему место. — Вот… Он извиняется за то, что пишет слишком много о так называемом «еврейском вопросе». Но он говорит, что ни одному еврею, как бы он ни ассимилировался, не позволяют забыть факт его происхождения.

Вернер поправил очки и, переводя на ходу, прочел:

— «Даже если вы умудряетесь вести себя так, будто ничего не происходит, невозможно оставаться совершенно спокойным. Можно ли человеку не волноваться, когда под анестезией его оперируют грязным ножом и он видит, как грязь смешивается с его кровью».

Вернер закрыл книгу.

— Он написал это в начале девятисотых годов. Как представишь, кровь стынет в жилах, особенно в свете того, что за этим последовало…

Он вернул книгу на полку, вытащил из кармана белый накрахмаленный платок, промокнул лоб. Тяжело опустился в кресло.