Люди книги

Но о застежках из этих бумаг я ничего не узнала, а потому отложила папку в сторону и взяла другую. Герман Ротшильд, специалист по ближневосточным рукописям из Бодлианской библиотеки Оксфорда, писал, к сожалению, куда менее разборчиво, чем еврейский учитель. Его доклад на десяти плотно заполненных страницах был для меня так же непонятен, как боснийский текст. Но вскоре я выяснила, что к переплету он не имел никакого отношения. Его так поразили иллюстрации, что весь отчет был посвящен истории искусства, рассматривалась эстетическая ценность миниатюр в контексте христианского средневекового искусства. Ротшильд показал себя настоящим эрудитом, да и язык изложения был на высоте. Я скопировала несколько строк, чтобы процитировать их в собственном отчете. И снова ничего о застежках. Отложила доклад в сторону, потерла глаза. Надеялась, что его французский коллега копнул глубже.

Отчет господина Мартелла оказался полной противоположностью исследованию британца: краткий, деловой, очень формальный. Зевая, я листала страницы. Обычное скучное перечисление дестей и фолио. Наконец, добралась до последней страницы. И тут я перестала зевать. Мартелл описал состояние потертой, запачканной и поврежденной кожи переплета. Он отметил, что некоторых льняных нитей недостает, либо они изношены так, что большая часть дестей отвалилась от переплета. Удивительно и замечательно, что листы с текстом сохранились.

Затем я увидела несколько зачеркнутых коротких предложений. Я направила на них свет настольной лампы — может, у господина Мартелла были на этот счет какие-то другие мысли? Разглядеть не удалось. Перевернула страницу. Так и есть: нажим позволил частично разглядеть отпечатавшиеся на листе буквы. Несколько минут я старалась их расшифровать. Читать незаконченные французские слова задом наперед было нелегко. Но в конце концов мне это удалось, и я поняла, почему они были зачеркнуты.

«Две нефункционирующие, окисленные серебряные застежки. Двойной крючок и ушко механически изношены. После очищения раствором NaHCO3 обнаружен рисунок в виде цветка в обрамлении крыла. Клеймо отсутствует».

В 1894 году Мартелл трудился, очищая мягкой тканью и маленькими кисточками старинные почерневшие куски металла, пока серебро снова не заблестело. На одно мгновение бесстрастный Мартелл потерял голову.

«Застежки, — написал он, — исключительно красивы».

Перья и роза Вена, 1894

Вена — лаборатория Апокалипсиса.

Карл Краус

— Фрейлейн оператор в Глогнице? Имею честь пожелать вам отличного вечера. Надеюсь, ваш день прошел приятно. Герр доктор Франц Хиршфельдт на другом конце провода хочет засвидетельствовать свое почтение. Он мысленно целует вам руку в благодарность за это соединение.

— Добрый вечер, милая фрейлейн оператор из Вены. Благодарю за ваши добрые пожелания, позвольте и вам выразить искренние поздравления. Счастлива ответить на ваши любезные вопросы. День мой прошел весьма удачно, надеюсь, что вы и ваши близкие так же, как и я, насладились прекрасной летней погодой. Осмелюсь доложить, что его превосходительство барон с нетерпением ждет возможности передать наилучшие пожелания и…

Франц Хиршфельдт отвел трубку от уха и постучал карандашом по столу. Он терпеть не мог пустопорожние любезности. Его мысли были далеко не такими приятными. Ему хотелось вмешаться, сказать женщинам, чтобы они помолчали и сделали бы, наконец, соединение. Он так сильно стукнул карандашом по столу, что кончик отломился, отлетел в другой конец хирургического кабинета и приземлился на покрытый белой простыней стол для обследования. Неужели эти женщины не знают, что на междугородные звонки выделен десятиминутный лимит? Хиршфельдту иногда казалось, что все отпущенное время истечет, прежде чем он соединится с абонентом. Когда в прошлый раз он упрекнул оператора, та просто отменила соединение, так что сейчас он решил потерпеть.

Это было небольшое раздражение, вроде чересчур накрахмаленного воротника рубашки, царапающего шею: прачка перестаралась, несмотря на предупреждение. В этом городе слишком многое раздражало: утомительное угодничество, удушающие воротники. Он постоянно нервничал. У тридцатишестилетнего Хиршфельдта было двое очаровательных детей, жена, которой он до сих пор восхищался, но были и любовницы, которых он часто менял. Карьера складывалась успешно, состояние преумножалось. И жил он в Вене, одном из величайших городов мира.

Пока девушки-операторы обменивались любезностями, Хиршфельдт оторвал взгляд от стола и обратил его за окно. В Вене снесли стены средневековой крепости и выстроили на их месте Рингштрассе. Что ж? Прагматично, в промышленный век город стал выглядеть преуспевающим.