Люди легенд. Выпуск первый

В его словах, в тоне чувствовался не просто старожил, а человек, отдавший городу частицу своего сердца. Далеко от Орла до города Энгельса, где родился, провел детство и юность Роберт Клейн. Большие расстояния пролегли между истоками Оки и просторами Днепра, еще больше — до Немана, Сана, Вислы, где воевал Роберт Клейн. А вот стал Орел «его» городом.

Почти 20 лет назад приехал Клейн сюда, чтобы организовать и возглавить автотранспортное хозяйство области. Приехал и сердцем прирос к древнему русскому городу, разрушенному фашистами. В юности колхозный тракторист, механик МТС, потом выпускник бронетанкового училища, командир танковой роты, Роберт Клейн отлично знал технику, доверенную ему сейчас, в мирные дни. Его полюбили водители автобусов, самосвалов, легковых и грузовых такси, днем и ночью мчащихся по бетонным лентам дорог Орловщины, механики, диспетчеры.

Русские, украинцы, белорусы, казахи, грузины — люди разных национальностей были они ему, немцу, родными братьями. И тогда, когда командовал разведывательной танковой ротой и когда сражался в партизанских отрядах.

2

— Было это на Днепре, вблизи могилы Шевченко, — вспоминает Роберт Александрович, — в августе сорок первого. Знали ли пятнадцать моих «братьев», что я, их командир, — немец? Конечно, знали. Но им известно было и то, что я — советский человек, коммунист и готов, как и они, если потребуется, жизнь отдать за Родину.

Пятнадцать красноармейцев моей роты, пятнадцать отважных, отправились со мной по тылам врага. Приказ обязывал нас взять «языка», который был бы не первым попавшимся под руку фашистом, пусть даже и офицером. Приказ требовал от нас захватить в плен и доставить в целости и невредимости в штаб армии, в Золотоношу, такого гитлеровца, который бы располагал важными сведениями о планах вероломного и подлого врага.

Двое суток пробирались мы по тылам оккупантов. Двое суток отыскивали их штабы. Не раз, выдавая себя за «их» немца, я обманывал фашистскую охрану, нагоняя страх на полицаев, и таким образом благополучно проводил своих ребят через такие места, где, казалось, не избежать было нам потасовки. Наконец мы облюбовали подходящий объект; с наступлением темноты бесшумно сняли охрану, поставили наших часовых. С несколькими красноармейцами я быстро вошел в помещение гитлеровского штаба, и через несколько минут мы вынесли оттуда связанного по рукам и ногам офицера. «Язык» был благополучно доставлен в Золотоношу. Командование армии получило от него Еесьма ценные сведения о планах наступления оккупантов. Это, между прочим, позволило вовремя перебросить часть наших сил под Чернигов, где гитлеровцы не рассчитывали встретить сопротивление.

В операции за «языком» мы не понесли никаких потерь. Все пятнадцать моих «братков» получили за нее правительственные награды — орден Красной Звезды, а я был представлен к ордену Ленина.

Но получить эту первую правительственную награду мне не пришлось. Очень скоро, 12 сентября, я был тяжело ранен в бою под Борисполем, и след мой затерялся на земле, захваченной врагом.

3

Как это случилось, рассказал партизанский комбат 6, один из героев книги П. П. Вершигоры «Рейд на Сан и Вислу», нынешний председатель колхоза на Украине Андрей Калинович Цымбал:

— И остался он раненый на огороде, когда фашисты в Борисполь из Киева прорвались. Лежит танкист Клейн пластом, рядом с подсолнечником спелым. Нога перебитая — ни подняться, ни уползти. Он стебель подсолнуха зубами перегрыз, до решета добрался, выгрыз все семечки — и вроде сыт. Тут пить захотелось, а воды нет. Сами понимаете: солнце в полдень добре припекает. Горит весь наш Клейн. Разум стал мутиться. Словом, смерть… День так прошел, ночь миновала, новая заря на востоке занялась. И вдруг вышла на огород дивчина — хозяйская дочка. Увидела раненого. «Солдатику, тикай», — шепчет. — Немец у нас во дворе». А раненый свое: «Пи–ить». Глянула она на его рану страшную, тихо ойкнула… и убежала. Ну, думает Клейн, конец. Небо у него в глазах черным–черно стало: потерял, значит, сознание. А через полчаса приходит в себя и чует — весь воротник мокрый. Это девчонка та самая зубы ему разжала и в рот воды из глека льет… Берет та дивчина серп и начинает кукурузу жать. Жнет и кладет бодылья прямо на раненого. Целую скирду поналожила. Шуршат сухие листья. А затем словно ветерок подул — шепчет она: «Солдатику, ты живой?» «Живой», — отвечает Клейн. «Когда возможность будет, я опять приду и тебя сховаю», — говорит та дивчина и сует под бок тыкву с водой…

Роберт Александрович взволнован нахлынувшими воспоминаниями.

— Никогда в жизни не забуду я свою спасительницу — девушку Катерину, ее мать — пожилую крестьянку, всю их семью, принявшую меня, как родного сына и брата. Пробыл я у них до весны сорок второго. Прятали они меня, где и как только могли, выдавали за родственника, отыскали поблизости какого‑то фельдшера, тоже верного, советского человека. Он меня и лечил. Словом, сделали все, что было в их возможностях, не посчитались с тем, что свои жизни ставили под удар.