Читаем Люди, Лодки, Море Александра Покровского полностью

Люди, Лодки, Море Александра Покровского

Почему на "К-159" люди так долго боролись за живучесть? Ведь ясно же было, что это не лодка, а металлолом, и никаких особенных средств для борьбы за живучесть там нет.

Это верно. Не было там никаких особенных средств.

Их подвёл воздух. Воздух высокого давления, ВВД. Он там был.

Не было бы его — они выскочили бы из лодки за двадцать секунд, а есть воздух — извольте бороться.

Тонущую лодку всегда пытаются отбуксировать на мелководье, чтоб она там села на мель, а еще в отсек, куда поступает вода, дают воздух, чтоб ту воду подпереть.

По-другому ее поступление внутрь прочного корпуса не предотвратить.

Решение на покидание экипажем корабля принимает командир.

И это решение всегда запаздывает.

Если командир примет его слишком рано, его будут судить, если он примет его слишком поздно — его тоже будут судить, но только в том случае, если он останется жив.

Если он погибнет с кораблем, его судить не будут.

То есть командир изначально заточен, запрограммирован на смерть вместе с кораблем. Это почти генетически. Он запрограммирован на смерть, и он тянет за собой весь экипаж.

И так было всегда.

Разве что командир "Варяга", да и, пожалуй, командир "К-19" вовремя подали команду на оставление корабля, не побоялись суда и спасли людей.

Как правило, командиры опаздывают. И это понятно. У них другое течение времени.

***

В фамилии человека много чего скрыто. Особенно в русской фамилии.

Вот, например, фамилия Вырвиглаз — он, стало быть, когда-то глаз вырвал.

Себе или окружающим — все равно.

У русских это все равно.

Или, к примеру, Живоглотов — живым, значит, глотает.

А Твердохлебов, должно быть, всегда доводил свои хлеба до окаменелого состояния.

Геннадий Сучков — бывший теперь командующий Северным флотом — с моей точки зрения именно сучок и напоминает. Знаете, обрабатываешь, бывало, дерево рубанком, легонько так поводишь-поводишь, с любовью, почти полируешь, и тут вдруг натыкаешься на сучок.

Не то чтобы его и вовсе не видно было, нет. Ты его замечал.

Просто не рассчитывал ты на то, что он вот так неожиданно выскочит, и в красивой, с внешнего вида, поверхности объявится вот такая безобразнейшая дырка.

Не поддается сучок обработке — хоть тресни. Казалось бы, уже почти догладили его — а он так, собака, подвел. И схватишь его, стало быть, изо всей своей справедливой досады, да и о землю шмякнешь — пропади ты пропадом — а он и запрыгал по полу и остался таким же — ну хоть бы раскрошился, что ли!

Мда! И вот еще что: есть царедворцы, а есть флотоводцы. Разное это дело.

Разное настолько, что если скрестить их, то все равно ничего путного не получится — как от свального греха человека и ученой мартышки — гены, батенька ты мой, разные.

А слово "царедворец" — оно же только с одной стороны парадное, а с другой — дворня, господа, подлая дворня, как она и есть. Это как если бы у благородного арабского скакуна сзади был приделан собачий хвост — какое уж тут благородство, прости Господи, оно хвостом виляет.

Вот Нахимов, я думаю, царедворцем бы никогда не был — порода-с, однако.

И посадили б того Нахимова в наши-то дни — это за милую, дорогуша, душу.

Кстати, и Корнилова посадили бы, и Истомина.

И Лазарев тюремной баланды у нас вполне бы нахлебался.

А уж как бы досталось Крузенштерну — как бы досталось!

Вот уж кого потрепали бы, и — в кандалы, в кандалы!

До памятника бы не дожил.

И вообще, все теперь у нас очень похоже, скажем, на Порт-Артур, что ли — те же герои…

Мне скажут: "У Сучкова люди погибли, а вы его защищаете!"

А я отвечу: "Я не его защищаю, я защищаю его честь. Мне шельмование претит".

...................................................................................

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ