Люди мира. Русское научное зарубежье

Взявшись рассказывать о человеке, который науку двигал, историк науки попадает в затруднительное положение. С одной стороны, ему грозит комплекс неполноценности: масштаб научных открытий виден яснее не на страницах учебников и энциклопедий, где все уже написано черным по белому, а на фоне реальных обстоятельств времени, в темноте незнания и тумане непонимания. С другой стороны, историку угрожает мания величия, когда он берется объяснить, как именно великий открыватель сделал свой шаг в неведомое: сам ученый обычно толком не знает, как счастливая мысль пришла ему в голову.

Однако обе эти угрозы отступают, когда изучаешь работу и жизнь Георгия Гамова, невольно заражаясь легкомыслием, которым отличался этот советско-американский физик-теоретик. По той же причине, вероятно, судьба не пожалела для него невероятных приключений.

При этом, как водится в приключенческом жанре, начало его пути в науке выглядело малообещающе. Проучившись два года в Одесском университете, он в 1922 году приехал доучиваться в Петроград. Из одесских лекций по физике ему запомнился более всего их «мелодраматический» характер — мелом и драматическим голосом лектор заменял приборы для демонстрации опытов.

В Петрограде, лишь недавно переставшем быть столицей, учебно-научные возможности были богаче, но к разрухе от только что закончившейся Гражданской войны, к голоду и холоду добавлялась многолетняя изоляция от мировой науки. Особенно чувствительна она была в физике. Во-первых, потому, что последняя в России и так отставала от остального мира — гораздо сильнее, чем математика и химия, в которых русская наука могла гордиться великими именами Лобачевского и Менделеева. А во-вторых, потому, что в те годы в мировой физике происходила подлинная мировая революция.

Отчаянное положение российской физики в 1922 году запечатлел главный физический журнал того времени — немецкий Zeitschrift für Physik — в виде обращения к немецким физикам. Правление Германского физического общества сообщало о трудном положении коллег в России, которые с начала войны не получали немецких журналов. Поскольку лидирующее положение в тогдашней физике занимали немецкоязычные исследователи, речь шла о жестоком информационном голоде. Немецких физиков просили направлять по указанному адресу публикации последних лет с тем, чтобы потом пересылать их в Петроград.

Однако в том же номере журнала, через 20 страниц, была опубликована статья, казалось бы противоречившая призыву о помощи. Работа безвестного тогда автора из Петрограда — Александра Фридмана — стала, можно сказать, самым грандиозным российским вкладом в физику — если иметь в виду размер физического объекта. Речь шла о Вселенной в целом, о том, что она может расширяться и сжиматься. До 1922 года словосочетание «расширение Вселенной» выглядело нелепостью. Даже великий Эйнштейн поначалу решил, что русский автор ошибся, хотя Фридман исходил из недавно разработанной самим Эйнштейном теории гравитации. Только получив письмо от Фридмана, отстаивавшего свою правоту, и проделав вычисления еще раз, Эйнштейн признал результаты русского коллеги правильными и в специальной заметке назвал их «проливающими новый свет». Как ни странно, Александр Фридман не был физиком. Он был математиком, который интересовался физикой и понял математический механизм теории Эйнштейна лучше самого ее автора.

Что же касается странности столь замечательной работы на фоне истощенного Петрограда, то причина не в дурацкой антинемецкой пословице «Что немцу смерть, то русскому здорово», а в спасительной русской «Нет худа без добра». Вихрь Гражданской войны унес Фридмана из Петрограда в Пермь, где из-за недостатка преподавателей в университете он был вынужден читать лекции и по математике, и по физике, что подготовило его к самой знаменитой его работе.

Физика от альфы до омеги

Заслуги Фридмана перед наукой не ограничиваются, однако, его личным вкладом в космологию. Он также преподавал в Петроградском университете. Слушателей у него было совсем немного, и один из них выделялся прежде всего высоким ростом и высоким же голосом. Но именно этому студенту предстояло прославить свое имя в истории и советской, и американской науки. Лучше сказать, «мировой науки», тем более что свою автобиографию, написанную 40 лет спустя, Джордж Гамов назвал «Моя мировая линия». И автор книги был мировым парнем: он не собирался нудно перечислять все, что случилось на его веку, а выбирал лишь самые интересные истории, чтобы позабавить читателей и себя. Последуем его примеру.