Люди молчаливого подвига

Чем ближе к противнику, тем строже следи за собой. Это зона испытания на осмотрительность и выдержку.

Вдруг остановка.

— Сюрприз…

Направляющий каким-то чудом заметил протянутую через тропу проволоку. Тонкую, как струна. Ясно, что здесь мины натяжного действия: тронь струну — и сработают взрыватели. Но вот если пройти через минное поле вперед — оно наверняка не такое уж широкое, — тогда разведчики окажутся в безопасности. Там, где установлены такие мины, у противника беспечность.

Дмитришин легонько пальцами прижал проволоку к земле, чтоб направляющему было удобнее переступить через нее.

— Осторожно подымай ногу. Переступай. Теперь вторую ногу подымай… Ступай точно в след направляющего…

И когда последний разведчик перешагнул проволоку, спина Дмитришина одеревенела, и казалось, не хватит сил разогнуться.

Преодолев проволоку, разведчики уже более уверенно двигались вперед между горными дубами, которые в темноте казались уродливыми привидениями. Как-то не верилось, что вот уже рядом тропа, протоптанная немецкими коваными сапогами, тропа, за которой издали наблюдали несколько дней.

Место для засады выбрано. Притаились. Поглощенный подготовкой к броску, Дмитришин вглядывался в темноту. Перед ним Дуванкой. Кое-где в окнах виднелся тусклый свет: возможно, там, где горит огонь, расположился штаб противника, а может… Нужен «язык», тогда прояснится и «возможно», и «может»…

Далеко за спиной ухали орудия севастопольских кораблей. Снаряды пролетали над головами и гулко разрывались за Дуванкоем. Эхо откликалось в горах и застревало в ущелье.

Прошел невыносимо долгий час ожидания. Уже было потерялась надежда взять «языка». До утра засиживаться здесь нельзя.

Вдруг… Это «вдруг» на войне бывает часто. К засаде приближался, как успел разглядеть Дмитришин, хмельной фашист в высокой фуражке. С каждым шагом все отчетливее звенели кавалерийские шпоры.

Это офицер. Но вот он, как зверь, почуяв опасность, рванул в сторону. Дмитришин не выдержал — кинулся за ним. Словно горные барсы сорвались с места и другие разведчики. Убегая, гитлеровский офицер с перепуга забыл про пистолет или просто не смог расстегнуть кобуру. Дмитришина обогнал один, затем еще двое разведчиков. Дмитришин остановился, проклиная себя за плохую организацию засады. Ермошин не допустил бы такой чехарды.

Послышался стон гитлеровца. Разведчики уже успели заткнуть ему рот. В ноге пленника под коленкой торчит нож — отомкнутый штык от самозарядной винтовки. Это Азов, долговязый и сухой белорус, потеряв надежду схватить офицера, бросил вдогонку нож — и не промахнулся…

Теперь пора обратно.

Уже начинало светать, так что можно было разглядеть улыбки на лицах разведчиков. Редко появлялись они у бойцов на фронте.

В санчасти батальона дежурил врач. Гитлеровцев он органически не мог терпеть, и вдруг к нему на операционный стол попал пленный немецкий офицер. Но делать нечего, взятый «язык» нуждается в медицинской помощи, иначе он будет молчать. Хирург обработал рану, сделал укол, наложил повязку.

Через час гитлеровец, звякнув шпорами, представился советскому офицеру, затем попросил разрешения сесть. Начался допрос.

— Как давно вы под Севастополем?

— Недавно, всего пять дней.

— Откуда прибыли?

— Из Франции. Мы выгрузились в Симферополе.

— Номер части?

— Мы пополняли 22-ю пехотную дивизию.

— Когда готовится наступление на Севастополь?

— Точно еще не известно, но скоро.

Послышался зуммер телефона. Телефонист передал трубку комбату. В землянке хорошо был слышен голос командира бригады.

— Доставьте «гостя» ко мне.

— Слушаюсь.

Доставить «языка» в офицерских погонах на допрос к командиру бригады было поручено Ивану Дмитришину.

4. Живые камни

В день разведки боем, которая была проведена 23 ноября, погиб молодой разведчик взвода Павел Худобин. Это был сослуживец Ивана Дмитришина еще по взводу связи. Утрата верного друга не давала ему покоя ни днем, ни ночью. Что бы он ни делал, мысли возвращались к гибели Худобина. Какую придумать себе казнь за то, что перетянул его из войск связи в разведку? Разумеется, будут еще утраты, привыкнуть к этому нельзя, можно лишь притерпеться — война есть война, однако первая утрата боевого друга невыносимо тяжела.

Вечером Дмитришин тайком от товарищей побывал возле могилы Павла Худобина, поклонился ему и часа три собирал камни, чтоб соорудить что-то вроде обелиска. Получилась пирамида, из камней метра в полтора. Когда укладывал последний, самый тяжелый камень, ему показалось, что пирамида оседает и камни ожили…

Возвращаясь в свою землянку вдоль траншеи второй линии, Дмитришин перешагивал с камня на камень и все думал о тех камнях, что будто оживали в пирамиде над могилой Павла Худобина. Даже остановился и вдруг явственно ощутил, что близко что-то живое. Отскочил в сторону. Вгляделся. Это лицо спящего матроса в бушлате. Оглянулся назад. Там заметны беловатые отпечатки его ботинок. Глина на подошвах от могилы Павла. Впереди вся траншея забита матросами. Смертельно усталые, они спят мертвым сном.

— Чего тебе тут надо? — послышался голос за спиной.

Дмитришин обернулся.

— А вы кто?