Читаем Люди на болоте. Дыхание грозы полностью

поблескивая позолотой, ярко светились алтарь, иконы, лампады. Ганна

увидела блеск ризы и перевела взгляд на батюшку: старик смотрел навстречу,

казалось, пронизывающе строго, будто видел, понимал всё...

"Что это я? Грех ведь! Грех! Боже мой!.." - опомнилась, спохватилась

Ганна и виновато заторопилась на блеск ризы, к строгому взгляду.

Теперь она вся была полна послушания и покорности, той покорности,

которая здесь всегда брала над нею власть с тех давних времен, когда

впервые привела ее сюда, маленькую, пугливую, покойница мать. Послушание,

страх, покорность, овладевшие ею в тот день при виде этого блеска и

таинственности, сохранились в Ганне на всю жизнь, пусть не такие сильные,

как в детстве, но все-таки живые, неотступные.

С привычным послушанием делала она все, что требовалось, прислушиваясь

к каждому слову рыжего олешницкого старосты и батюшки, бездумно следила за

тем, как старательная Сорока с Прокопом расстилают полотно на полу, кладут

на него два пятака По знаку рыжего олешниковца покорно стала рядом с

Евхимом правой ногой на монету, сняла свое кольцо Батюшка, на лице

которого от колеблющегося света лампад и свечей морщины то почти исчезали,

то вырисовывались кривыми ручейками, дал ей зажженную свечу, которая

мигала и чадила, и Ганна стояла словно окаменевшая, пока он перед богом и

святыми, что блестели, следили отовсюду, надевал Евхимово кольцо ей на

палец, а ее кольцо - Евхиму. Изо всего, что было тут, этот момент

показался ей самым важным. Евхимово кольцо, которое она хорошо чувствовала

на пальце, указывало на ее новое положение "Вот и все. Уже - муж мой, а я

- жена его .." - ясно подумала она Эта мысль не вызывала теперь ни

тревоги, ни сожаления. Ганна почувствовала даже странное облегчение

Столько думала, тревожилась, а оно - вот пришло, свершилось, и все стало

на свое место. Свершилось, как у людей, по-божьи, и думать больше не о

чем...

Бездумная, опустошенная, ехала она, пробивалась через греблю назад,

пока под визг и уханье марша не сошла возле своей хаты, перед которой уже

стоял во дворе стол. Когда она шла рядом с Евхимом сквозь толпу, которая

жалась, шевелилась вокруг, взгляд ее неожиданно натолкнулся на Володьку,

брата Василя, смотревшего на нее, казалось, недобро, сердито. Она мельком,

внимательно взглянула на него, увидела, что он просто смущается,

оказавшись среди взрослых, потому и смотрит исподлобья, - и сразу

почувствовала, как непрошеные, оставленные в церкви сожаленье, тревога

снова вползли в душу.

Дружки будто поняли это, будто хотели заглушить тревогу ее, - запели

охотно, громко:

Выходь, матко, со свечами,

Познай дитятко миж нами...

Мы твое дитятко свенчали...

А теперь выходь, матухно, против нас

Да витай кубочком усих нас.

Да спытай донечку, де была...

У божим доме - не твоя,

Господу богу присягла,

Евхиму рученьку отдала...

Ганна сначала почти не слышала, что пели дружки. Дошло до сознания

только последнее: "...господу богу присягла, Евхиму рученьку отдала", -

дошло, отозвалось в ней такой печалью, что в горле защемило.

"Евхиму рученьку отдала!.."

3


Когда молодые с дружками, со сватами, с родственниками втиснулись в

дверь хаты, мачеха забегала, запричитала:

- Молодые наши! Женишок наш дорогой! Сваточки, гостечки! .. Садитесь,

отведайте, чего бог послал, чего с его милостью добыли!.. Чтоб посидеть

вместе, погостить при такой радости!..

- Садитесь! - тихо сказал и Ганнин отец.

- А чего ж - и сядем! - весело объявил Евхим. - Мы не гордые, можно

сказать, для того и приехали!

Их посадили рядом, Евхима и Ганну, в угол. Гости еще долго толпились

возле лавок, залезали за столы один за другим, рассаживались. Плескался

живой, радостный говор, смех, чувствовалось, в хате царило такое

настроение, которое обычно бывает перед гуляньем, горелкой, сытной едой.

Мачеха, шумливая, помолодевшая, сгорбившийся, задумчивый отец пошли с

бутылками вокруг столов, начали наливать корцы, стаканы, одолженные в

самом Михалеве тонкие рюмки.

- За счастье молодых! - сказал Прокоп, с грозным видом поднял корец к

черной бороде.

- Чтоб пилось и елось, чтоб всего было, чего хотелось!..

Евхим выпил сразу, опрокинул корец, пусть видят - до дна... Ганна,

словно ей горло перехватило, чуть пригубила.

- Все надо! До конца! - первым заметил, крикнул Евхим.

Кругом зашумели, поддержали его:

- До конца! Все!..

Пришлось подчиниться, пересилить себя. Потом вскочила Сорока,

попробовала горелку, скривилась, как от полыни, стараясь перекричать всех,

заявила, что пить не может, потому что горелка горькая, и люди, давясь

едой, загудели:

- Горькая! Горько-о!

Евхим ухарски вскочил, притянул к себе Ганну. Она увидела перед собой

красное довольное лицо, будто смазанные маслом озорные глаза. На плечах ее

лежали сильные, уверенные ладони...

Когда опустилась на лавку, почувствовала, что начинает кружиться

голова. Но закусывать не стала, не хотелось. Усталыми вишневыми глазами

поглядывала на гостей, не могла отделаться от ощущения, будто видит все

это во сне. Люди за столами пили, ели, как изголодавшиеся в поле,

почему-то почти не говорили, а кричали так, что стекла дрожали.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Николай II
Николай II

«Я начал читать… Это был шок: вся чудовищная ночь 17 июля, расстрел, двухдневная возня с трупами были обстоятельно и бесстрастно изложены… Апокалипсис, записанный очевидцем! Документ не был подписан, но одна из машинописных копий была выправлена от руки. И в конце документа (также от руки) был приписан страшный адрес – место могилы, где после расстрела были тайно захоронены трупы Царской Семьи…»Уникальное художественно-историческое исследование жизни последнего русского царя основано на редких, ранее не публиковавшихся архивных документах. В книгу вошли отрывки из дневников Николая и членов его семьи, переписка царя и царицы, доклады министров и военачальников, дипломатическая почта и донесения разведки. Последние месяцы жизни царской семьи и обстоятельства ее гибели расписаны по дням, а ночь убийства – почти поминутно. Досконально прослежены судьбы участников трагедии: родственников царя, его свиты, тех, кто отдал приказ об убийстве, и непосредственных исполнителей.

А Ф Кони , Марк Ферро , Сергей Львович Фирсов , Эдвард Радзинский , Эдвард Станиславович Радзинский , Элизабет Хереш

Биографии и Мемуары / Публицистика / История / Проза / Историческая проза
Адриан Моул и оружие массового поражения
Адриан Моул и оружие массового поражения

Адриан Моул возвращается! Фаны знаменитого недотепы по всему миру ликуют – Сью Таунсенд решилась-таки написать еще одну книгу "Дневников Адриана Моула".Адриану уже 34, он вполне взрослый и солидный человек, отец двух детей и владелец пентхауса в модном районе на берегу канала. Но жизнь его по-прежнему полна невыносимых мук. Новенький пентхаус не радует, поскольку в карманах Адриана зияет огромная брешь, пробитая кредитом. За дверью квартиры подкарауливает семейство лебедей с явным намерением откусить Адриану руку. А по городу рыскает кошмарное создание по имени Маргаритка с одной-единственной целью – надеть на палец Адриана обручальное кольцо. Не радует Адриана и общественная жизнь. Его кумир Тони Блэр на пару с приятелем Бушем развязал войну в Ираке, а Адриан так хотел понежиться на ласковом ближневосточном солнышке. Адриан и в новой книге – все тот же романтик, тоскующий по лучшему, совершенному миру, а Сью Таунсенд остается самым душевным и ироничным писателем в современной английской литературе. Можно с абсолютной уверенностью говорить, что Адриан Моул – самый успешный комический герой последней четверти века, и что самое поразительное – свой пьедестал он не собирается никому уступать.

Сьюзан Таунсенд , Сью Таунсенд

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее / Современная проза