Люди на болоте. Дыхание грозы

Как молнией полоснула по Василю взглядом.

- Василь, мне ето ихнее богатство... во! - Ганна порывисто провела

ребром ладони по шее. - Пускай оно - огнем!..

Он смутился:

- Работать много заставляют, говорят...

- Если б ето одно...

- И, говорили, бьет...

- Всяко бывает...

Сдерживалась вначале, по давней, неизменной привычке - не показывать

другим горе. Но только мгновение. Больше, если бы и хотела, не смогла бы

скрывать. Открыто, с какой-то отчаянной решимостью выдохнула:

- Могила ето моя!

- Могила?..

Неожиданно и для Василя и для себя Ганна горячо, с той же решимостью

спросила:

- Василь, тебе не жаль, что у нас так... нескладно?

У него легла морщинка меж бровей. Ей ничего не надо - ей только знать

хочется. Только знать, не для каких-либо намерений, расчетов, а так - для

души. Смотрела на него, ждала, замирая:

- Не жалко, Василь?

- Зачем говорить!

- Не жалеешь, скажи?!

- Пустое ето!

Он правду говорит, не надо спрашивать. Пустое. Но ей так хочется знать!!

- Скажи, Василь! Я хочу знать!

- Что с того - жалеешь, не жалеешь?!

- Скажи! Я хочу, Василь, скажи!.. Не жалеешь?!

- Ну вот! - Он будто говорил: придет же в голову такая нелепица. -

Кончено ж все ..

- Кончено?

- Ну, ты ж знаешь! Ты ж... - Василь разоздился. Пусть злится, так

левче, так лучше, чем этот недобрый холод. - Ты ж начала все...

Она согласилась - будто с радостью:

- Я... Я виновата... я...

Глаза ее быстро заволокло слезами. Ганна закрыла лицо ладонями.

- Люди увидят.

- Пусть видят. Что мне, и поплакать нельзя никогда?..

- Разговоры лойдут...

- Пусть идут! Ты боишься?

- Я? Мне - что?

Ганне стало легче: о ней беспокоится1! О ней думает! Значит, не совсем

безразличен к ней.

Она тихо, как бы не веря себе, сказала:

- Ты... ты не совсем забыл, Василь?

Он не ответил. Странные вопросы подчас у этих женщин бывают. Лишь бы

спросить.

Она все поняла и без слов.

- Не забыл, Васильке!.. Василь, мне сейчас так хорошо! .. Мне больше

ничего и не надо было. Только знать ето - и все!

Ганна со слезами на глазах улыбнулась:

- Есть и у меня радость!

Василь о чем-то думал.

- О чем ты, Василь?

- Да вот... Как нам теперь? ..

К ним шел Хведька. Увидев его, Василь недовольно насупился. Ганна

поняла: не нравится, что приходится прервать разговор. Почувствовала,

какое желание появилось у него, какие слова сейчас сорвутся с его

неспокойных губ, сказала сама:

- Василь, давай встретимся!

- Как?

- Ну, я... приду... Куда только?

- А когда?..

- Хоть завтра! Как стемнеет...

Он взглянул, будто сам спрашивал:

- К гумну разве? Где яблоня? ..

- Хорошо.

Когда возвращалась, не чуяла под собой земли. На своей полосе вдруг

шаловливо обхватила Хведьку, сдавила. Хотелось смеяться, кричать: не

забыл, не проклял, любит! Любит!

3

Ни в ту ночь, ни на следующий день ничего не было особенного, все было

как и прежде Так же поминала бога за дверью свекровь; так же храпел,

разлегшись на кровати, Евхим; так же рано вскочила с постели, доила

корову, топила печь, изводилась в бесконечных хлопотах Но лежала ли, за

всю ночь не сомкнув глаз, - тихо, неудержимо улыбалась в темноту; ходила

ли, работала днем - едва сдерживала улыбку, широкую радость. Ногам было

легко, руки летали проворно, весело, будто и не повседневное, ненавистное

делала. За что бы ни бралась, вспоминала Василя: каждую черточку лица,

каждое проявление нежности, каждое слово сокровенного, трудного, полного

большого значения разговора.

Веселая надежда ни на мгновение не оставляла Ганну, все время тревожила

нетерпеливым, радостным ожиданием.

"Сегодня. Сегодня вечером!.. - будто пело в ней. - Сегодня!.. Скорей бы

вечер!." Время от времени в пение это врывалось беспокойное; как бы не

помешало что-либо! - но не могло сдержать радости. Жило, кружило в мыслях,

в душе одно: "Сегодня... Сегодня вечером!.."

Ревнивая Глушачиха скоро заметила непонятную перемену, посмотрела на

нее подозрительно.

- Что ето носит тебя, как нечистая сила... - проворчала она вслед Ганне.

"Почувствовала, старая карга! Носит!.. Носит!.. Только не нечистая

сила!.. - подумала Ганна злорадно, мстительно.

Вошла в свою половину, увидела на лавке, на столе солнечные полосы,

заулыбалась. - День какой! Как праздник!..

А разве ж не праздник? Праздник, мой праздник!"

После обеда, скрывая нетерпение, нарочито безразлично сказала, что

пойдет к своим, помочь. Старуха, оказавшаяся Л а их половине, упрекнула:

- Ето хозяйка называется! Хозяйка! Только и заботы что о других, о

чужих! Чужие ей дороже!

- Они мне не чужие!

- Как ты разговариваешь с маткой? - вмешался Евхим, снимая с крюка

уздечку: решил съездить в лес.

- Как говорю! Как надо!

- Не научили тебя!

- Не научили! Тебя не спросились!..

- Евхимко, как ты терпишь, как ты переносишь ето!..

Вот до чего... доброта твоя!

Евхим сказал с угрозой:

- Не научили, дак я научу!

- Научи! Научи, Евхимко!

- Поздно меня учить! И не вам!

Евхим, удивленный, посмотрел на жену. Что-то новое, необычное было в ее

голосе, во взгляде. Он привык к тупой, безрадостной покорности .ее, и то,

как Ганна теперь держалась с ним и матерью - смело, независимо, даже с

вызовом, - было непонятным.

- Не мне, говоришь, учить?! - Евхим густо побагровел.