Люди на болоте. Дыхание грозы

ласкать ее, привлек к себе. Сначала несмело, неуверенно, но чем дальше,

тем смелее, горячее. Это был уже не тот стыдливый, диковатый Василь, но

она не думала об этом. Не та была и она. Да что из того: им было так

хорошо.

Она не сопротивлялась, сама приникла к нему. Она поцеловала его так,

что он чуть не задохнулся; и - все жалась, жалась к нему, дрожа вся как в

лихорадке от огня, что переполнял ее, от страсти, от жажды быть ближе,

ближе к нему.

- Василько, милый! Родной! Васильке!

Потом лежали тихие, поспокойневшие. Долго не разговаривали.

Вдруг в отчаянии Ганна призналась:

- Не выдержу я, Василь!..

Василь, почувствовала, глянул - будто не понял.

- Я, может... утоплюся...

Он насторожился:

- Ну... ты... это!..

- Тебе одному говорю... Не спрашивай больше! Не хочу о нем!

Ганна порывисто, горячо зашептала:

- Родный ты мой!.. Был ты у меня один... И один остался... Хоть я тебя

и не вижу... Ты - только один!..

И все неправда, что говорили когда-то - про меня и про него.

Неправда. Не было у нас до свадьбы ничего! Как перед богом говорю, как

на исповеди! Нечего мне выдумывать. Все сплетни те - неправда!.. Ты у меня

был один, один и остался.

Я, может, только и живу теперь, что ты есть... Ты у меня и теперь один,

одна радость. Я потому и пришла. Ты не думай плохого...

- Я и не думаю...

- Может, не надо было набиваться на встречу, но мне так хотелось хоть

немного побыть вдвоем! Хоть слово сказать, хоть услышать слово...

Она вдруг призналась с сожалением:

- Злая была тогда на тебя. Не поверил! Другим поверил, а мне - дак

нет!..

- Говорили ж люди...

- Говорили!.. И все-таки мы помирились бы, может, если б не мачеха.

Очень ей добра Корчова захотелось! Родней Корчовой захотелось стать!..

- Я дак сразу как-то привыкнуть не мог, что ты пошла...

- Я и сама думала потом: как я согласилась! Как могла так сделать! Как

могла!

- Не своя воля...

- А виновата, выходит, сама. - Она сказала твердо. - Сама виновата!

Самой и бедовать век!

4

Свет не без добрых людей. Слухи о Ганнином свидании с Василем очень

быстро дошли до Глушаковой хаты. Первой прослышала Халимониха, принесла

весть от кого-то из соседок, сразу же начала срамить, клясть Ганну. Вскоре

узнал старик - слова не сказал, но глянул хориными глазами так, что внутри

у Ганны заныло от страха.

Евхима не было. Он приехал с поля под вечер. Сразу, как только он

въехал во двор, Халимониха бросилась к нему, но старый Глушак вернул ее со

двора. Старик и Евхим направились с телегой к повети. Потом вернулись

вдвоем на отцову половину. Когда они вошли, старик приказал Халимонихе,

чтоб дала поесть, - Глушаки сели ужинать. Евхим, видно, тоже сел за стол;

не сразу пошел на половину, где была, ждала беды Ганна.

Она догадывалась: Евхиму уже рассказали - знает обо всем. Сидит, молча

жует, кипит злобой. Сквозь заколоченную дверь слышала: все молчат - хоть

бы слово промолвили; все задыхаются от злобы, жаждут мщения. Ганна ждала с

тревогой: что же это будет? Тревога гнала из хаты - убежать, избавиться!

Но как ты убежишь и куда ты убежишь - мужняя жена!.. Бесполезно все. Все

равно, рано или поздно - не миновать! Все равно... Чего ж она боится -

разве ж не знала, что так будет?.. До слуха дошло: тикают ходики - ровно,

размеренно.

Завыла во дворе слепая собака. Тягуче, долго.

Вот начали подыматься. Евхим вышел. Сейчас сюда войдет. Открылись

двери, твердо затопали сапоги, ближе, ближе.

Ганна сжалась.

Он стал рядом. Минуту молчал, только сопел сердито, тяжко. Но заговорил

как бы спокойно:

- Опять снюхалась? ..

- О чем ето ты? - будто не поняла Ганна.

- Не знаешь?

Глаза его пронизывали Ганну. Рот был искривлен злобой, ненавистью,

яростью. "Зверь! - мелькнуло в голове Ганны. - Убьет!

Насмерть!.." Чувствовала себя слабой, беспомощной, но не выдавала

слабости, старалась держаться так, чтоб не увидел, что она боится... Она и

не боится! Пусть - что будет, то будет! Все равно - рано или поздно!..

Отметила про себя: за дверью свекруха не звякала посудой, липла, видно,

к щелям, старик не подавал голоса: прислушивались, ждали...

- Не знаешь?

- Скажешь, может!..

Евхима взорвало:

- С-сука!

Не успела отшатнуться: Евхимов кулак ударил по челюсти - будто гиря. И

ойкнуть не успела, как свалилась. Закрыла тблько лицо руками. Евхим

яростно, изо всей силы, ударил сапогом - раз, другой: у нее перехватило

дыхание.

"Убьет!.. Ну и пусть!.. Все равно!.."

Евхим и убил бы, может. Избивая, он не только не утолял злобу, а

свирепел еще больше. Свирепел особенно потому, что потаскуха жена хоть бы

голос подала, хоть бы застонала! Не только не просила пощады, а и боли не

выдавала!

Охваченный злобой, Евхим не заметил, что дверь из сеней раскрылась и в

ней появился Степан, которого держала, тянула назад Глушачиха:

- Степанко, не твое... Не вмешивайся...

Но Степан вырвался, бросился к Евхиму, хотел оттянуть от Ганны, только

где там - Евхим толкнул так, что он полетел затылком к печи.

- Не лезь!!!

На помощь к Степану подскочил уже встревоженный старый Глушак, коршуном

кинулся спереди на Евхима, ударил сына в грудь:

- Стой! Стой, говорю!!

- Тато, отойдите, - на мгновение остановился, прохрипел багровый Евхим,