Люди на болоте. Дыхание грозы

Гад етот Бугай - со зла все! Злой на Василя - вот и набрехал! Съесть

Василя готов, не то что!.. Вот и набрехал! Не верьте ни слову! Брехня

все!..

Слышал или не слышал Прокоп - не ясно было: уставив куда-то упорный

взгляд из-под нависших бровей, стоял, словно окаменев, - хоть бы одна

жилка на лице дрогнула! Не сказав ни слова Дятлихе, исподлобья Повел

глазами на дочь: Маня глядела как-то по-детски растерянно; толстые, мокрые

губы кривились от обиды, белые ресницы вздрагивали - вот-вот заплачет!

Слышала все, что сказал Бугай. Ждала помощи, поддержки. Прокоп и ей не

сказал ни слова, с тем же окаменевшим, безучастным лицом повернулся,

медленно, вразвалку потащился на улицу. Дятлиха еще немного прошла рядом,

не теряла надежды смягчить Лесуново ожесточение.

Отстала от Прокопа, в отчаянии побрела назад. Уже в дверях

спохватилась, стала, посмотрела в ту сторону, куда пошел Бугай, послала

вдогонку:

- Чтоб тебе... последние мозги повысохли, гад подколодный!

Увидев Маню, что все стояла посреди двора, тихо, жалобно всхлипывала, -

забегала около нее:

- Не слухай никого! Не думай попусту! Со зла все. Мало чего наплетут по

злобе. Не слухай никого, рыбочко! Пойдем уже! Как бы маленький не выпал из

люльки, упаси боже!..

Маня только скулила, как щенок. Всхлипывая, безвольная совсем, будто во

сне, поплелась с Дятлихой в хату.

7

Ни Володька, ни дед Денис еще не знали про беду: оба были в поле,

осматривали пчелиные колоды перед зазимком.

Колоды, правда, были уже утеплены, однако деду Денису не терпелось еще

посмотреть, проверить все: боялся дед, не упустил ли чего, когда ходил

первый раз; память старая, чего доброго, и подвести могла! А подвести было

ей нетрудно:

колод у деда как-никак семь штук, и стояли они - по всей земле вокруг

села, на опушках, на полянах, - все высоко на деревьях. Пока доедешь от

колоды к колоде, пока взберешься!

Володька ездил с дедом не так себе, не из пустого любопытства. Помогал

ставить лестницу к деревьям - она была тяжелая и длинная; держал лестницу,

когда дед осторожно подымался с перекладины на перекладину; помогал деду

нести лестницу на телегу.

Ехать было хорошо, а стоять, держать лестницу - скучна, и зябли руки.

Однако Володька не жаловался, - впервые ли было терпеть ему тяготы и

скучать: не одно уже лето изо дня в день пас свиней, коня даже пас, и мок,

и мерз в поле, стерег - как привязанный был к ним. Сперва выносить скуку

эту было мучительно, потом притерпелся, пообвык: ничего не поделаешь -

помогать надо, зарабатывать на хлеб. Не маленький уже, не век же есть хлеб

дармовой, сидеть на чужой шее!

Словом, теперь это был не тот беззаботный сорванец, который только и

знал: хочу гулять, хочу есть; знал Володя теперь, что, кроме этого

соблазнительного "хочу", у человека есть неприятное, но обязательное,

непременное "надо". Не всегда "надо" побеждало "хочу", но он уже хорошо

понимал, что "надо" - важнее, что не считаться с ним нельзя...

Так на выгонах и на пастбищах познал маленький человек большие

противоречия человеческой жизни. Познал он и сложность мира, сложность

положения человека в нем. Записанный в олешницкую школу, за три месяца он

посидел за партой в первом классе только каких-нибудь десяток дней: другие

дни то помогал по хозяйству, то - в слякоть, в дождь - сидел в хате, не в

чем было ходить, то гулял где-либо с приятелями, отдавшись своему

соблазнительному "хочу"...

За три года он заметно подрос и стал больше походить на мать. Как и у

матери, волосы у него были белесые; одного цвета - серо-синего - были и

глаза, не такие, как у Василя, не хмурые, настороженные, а доверчивые,

кроткие, не по возрасту задумчивые. Эта задумчивость как-то особенно

заметна была в подростке, была как признак того, что человек смотрел на

мир серьезно, по-взрослому рассудительно...

- Дед, - сказал он, колыхаясь вместе с телегой на ямках и кочках, - а у

Желудка, учителя, ульи как хатки. И - прямо на земле стоят, в садике...

- В колодах им лучше. Затишней. Не так беспокойно...

Володя, правивший конем, объехал яму, помолчал, подумал о чем-то своем,

тихо спросил:

- Они очень беспокойные? Больше, чем люди?

- Больше!.. - Глаза деда блеснули живо, весело. - Еще какие

беспокойные! Они хоть маленькие, а между тем чуткие - страх! Деликатная

тварь! Все чует! Любишь или нет, весел или невесел! Все сразу!

Володя не сказал ничего, только задумчиво поглядывал из-под раскисшего,

похожего на собачье ухо козырька. Дед помолчал немного, сказал довольный:

- Етот год пчелам зима нестрашная будет. В колодах теплынь, что в

доброй хате! Пусть им хоть какой холод - бояться нечего! И еды, тем часом;

хватит! До самого лета меду оставил тот раз!..

Ехали уже к последнему - седьмому - улью, когда на дороге попался

Андрей Рудой, который также куда-то направлялся на телеге. Хотели

разъехаться, но Рудой остановил коня, соскочил, окликнул деда. Подошел,

спросил, давно ли в поле.

- Вы ж, следовательно, и не знаете, что у вас учинилось! - сказал, явно

радуясь тому, что представился случай сообщить.

Дед бросил взгляд из-под белых бровей:

- Что, тем часом, учинилось? ч _