Люди на болоте. Дыхание грозы

Разбуженные этими словами печаль, обида снова ожили, горькой волной

подступили к горлу...

Нема его и не буде,

Поехал в Одессу ..

"Поехал... Повели в Юровичи..." - Ганна в наплыве печали умолкла, сжала

губы, слушала так, словно это была и не песня, давняя, чужая, а ее тоска,

ее горе. Когда она с отчаянием присоединилась ко всем, то казалось, что

она не поет, как прежде, как все, а будто думает вслух, говорит с собой.

Плачьте, очи, плачьте, кари, -

Така ваша доля.

Полюбила казаченьку,

При месяце стоя...

В этот момент перед толпой девушек и парней появилось несколько темных

фигур и разудалый, не в меру веселый голос ворвался в песню, перебил ее:

- Кто тут кого полюбил?

"Корч приперся", - узнала Ганна и вдруг услышала, как взволнованно

затрепетало прижавшееся к ней плечо Хадоськи.

- Евхим! - счастливая, прошептала Хадоська.

Второй парень поздоровался спокойно, вежливо, и Ганна узнала брата

Евхима - Степана, учившегося в юровичской школе.

Степан скромно присел на бревно, а Евхим, склонившись, стал

всматриваться в лица девчат. Пощекотал одну, шутливо, звонко чмокнул,

будто целуя, перед второй, обошел, осмотрел всех, кто сидел тут,

остановился перед Хадоськой.

- А, Ходюля! Коноплянка! - воскликнул он весело, насмехаясь над ее

лицом, усыпанным веснушками.

- Какая есть! - нарочито строго ответила Хадоська, млея от ожидания.

Евхим уверенно обнял ее за плечи и тогда заметил рядом Ганну. Он

выпустил Хадоську, сказал сдержанно:

- А, и Чернушка тут! Пришла!

- Может, разрешения спросить надо было?

- Спрашивать нечего, места хватает! Не тесно!.. Только что-то давно

тебя не было видно?

- А тебя что, беспокоило это?

- По правде сказать, не очень. - Он захохотал.

Ганна, которую задел этот, казалось, недобрый хохот, заметила, что

девушки и хлопцы притихли, прислушиваются к их разговору. Евхим всюду

привлекал внимание: парень был видный, норовистый, уважали и вместе с тем

побаивались его - мало кто из девушек осмеливался возражать ему. Все

знали, что и у Ганны - характер, не уступит. Молчали, ждали, что будет

дальше.

- А я тебя - так с утра до вечера высматривала! - мягко, со скрытой

иронией, сказала Ганна.

- Ну? Вот не знал! - в тон ей ответил Евхим.

- Жалко! Очень нужен был!..

- Да ну? Зачем?

- Воробьи наседали на жито, напасти на них нет. Пугать некому было!

- А Дятлик разве не мог? - поддел Евхим.

- Не боялись его. Чуб не такой!

Кто-то из девчат приглушил смех. Доняла-таки Ганна!

Крепче и нельзя было донять: Евхим своим чубом гордился, щеголял им,

чуб был его мужской красой. И вот над красой этой - такая насмешка!

Евхим на миг словно онемел от оскорбления. Все ждали, что он разразится

злой бранью, ударит Ганну, но парень даже не шевельнулся.

- Времени, видно, у Дятлика не было, - сказал он как можно спокойнее. -

Он ведь все по ночам... То с девкой, то - еще с кем-нибудь!

Тут уж Ганна не сразу нашлась что ответить.

- Еще неизвестно, с кем ты! - услышали все угрожающее.

- Я - с такими, как он, не знаюсь. Я - с людьми.

- Люди разные бывают!..

- По загуменьям не хожу!

Евхим сказал последние слова так, что все почувствовали:

ему наскучил этот нудный, пустой разговор. Он снова весело облапил

Хадоську.

- Коноплянка! Мягкая ты, как Еселева булка! - Евхим захохотал.

- Скажешь тоже... - довольная, возразила Хадоська.

- Могу и еще сказать! Хочешь - скажу?

- А что?

- Пойдем ко мне в амбар!

- Чего это? Сказал!

- Просо толочь!

Парни засмеялись. Хадоська попробовала вырваться, но Евхим не отпустил

ее, с ласковым укором молвил, что не надо быть такой гордой. И пошутить

нельзя, - он же и не думал обижать ее, просто язык от скуки почесать

хотелось.

Слушая его ласковый, льстивый шепот, Хадоська перестала вырываться,

покорно склонила голову.

- Страх как не люблю, когда вы... языки чешете... - тихо промолвила

она. - Охота вам... паскудство всякое... болтать.

- Очень уж обидчивая ты...

- Какая есть!..

Хадоська сняла его руку с плеча, но мягко, только для приличия.Танна

чувствовала, что Хадоська уже успокоилась, опять сияет счастьем. Невольно

с удивлением, с неприязнью подумала: что она, добрая, ласковая Коноплянка,

нашла в этом Корче - аж млеет, когда он сидит рядом! В нем же ничего

привлекательного, разве только богатство, отцом нажитое, сапоги хромовые

со скрипом да чуб! В этот вечер, после спора с Евхимом, его красота,

уверенность в себе, ловкость казались Ганне противными.

Посидев еще немного, столько, чтобы злые языки не сказали, что она

уступила, сбежала от Евхима, Ганна встала.

Вспомнила, что говорила, когда пришла, спокойно сказала Хадоське:

- Видно, уж завтра поговорим. Я приду вечером...

- Ага. Приходи, Ганнуля...

Ганна, хоть и не глядела в ту сторону, где сидела подруга с противным

Корчом, заметила вдруг, что Евхим выпустил Хадоську из объятий, обернулся

к ней:

- Ты чего это одна?

- А мне и одной неплохо!

Она намеренно неторопливо, степенно вышла из толпы девчат. Уже отойдя,

услышала, как он бросил вслед:

- Хлопцы, неужели никто не хочет проводить?

Ей почудилась насмешка в словах Евхима, хотя говорил он с удивлением и

озабоченностью. Вскоре Ганна услышала позади торопливое чавканье сапог по