Люди на болоте. Дыхание грозы

перевоспитания десятков и сотен тысяч и миллионов нашего крестьянства. И

потому это трудное дело... - Червяков призвал относиться к этому делу как

к трудному и важному, очень серьезно. Разумно предостерегал он, что

бюрократически-формальным отношением можно только сорвать коллективизацию.

Надо, чтобы каждый вопрос, советовал он, был проработан, чтоб он был

понятен для трудящихся крестьян, для мужчин и женщин. Надо, разумно

заботился он, чтобы коллективизация с первых же дней становилась на

прочную, здоровую основу. - Перед нами может встать вопрос, - заговорил

он, помолчав минуту, - допустима ли насильственная коллективизация? -

Апейка заинтересовался. - Попятное дело, что в основе коллективизация

должна проводиться на основании добровольного, сознательного желания

самого трудового крестьянства... Но могут быть случаи, когда не только

возможно, а и надо подтолкнуть отдельных хозяев входить в колхозные

объединения... Мы не можем допустить, чтобы отдельные хозяйства, по

причине ли несознательности хозяев, по причине ли вредных влияний

враждебных советской власти элементов и т. д. и т. п.. разрушали наши

стремления перестроить сельское хозяйство на социалистических началах.

Большинство может принудить меньшинство подчиниться, войти в коллектив и

подчиниться коллективному порядку труда и жизни... Если бы мы ставили

вопрос иначе, то этим мы ставили бы все дело построения социализма и на

данном этапе все дело социалистической перестройки сельского хозяйства в

зависимость от отсталых, несознательных элементов нашей деревни.

Он еще раз повторил под конец, что надо не только не сдерживать темпы,

какие были до сих пор, а еще усиливать их. Белоруссия по коллективизации

должна идти в первых рядах, сказал он перед тем, как объявить, что сессия

закончила работу...

В этот вечер, вернувшись с прощального ужина, Апейка стоял у окна.

Перед ним была тускло освещенная ллощадь с голыми деревьями, в окно бился

сильный ветер, с крыши капало. Апейка чувствовал странную усталость,

показалось: давно-давно в Минске; с радостью думалось о дороге домой. На

площади желтели круги от нескольких фонарей, несколько огней светилось

поодаль, в промежутках меж домами. Глядя на них, Апейка подумал вдруг

возбужденно: сколько их, огней, - не таких, а из лучины, из керосина, -

из-под соломенных стрех - на север, на юг, на восток, и в каждой хате -

раздумья, недоверие и вера, надежда и отчаяние. Великий, необъятный

простор - до Москвы, за Москву, за Урал, за Сибирь - в раздумье, в

надеждах, в тревоге. В большой озабоченности, в небывалом походе. Увидел

будто заново Юровичи, свой район - одна маленькая капелька в океане!

Капелька, а какой дорогой показалась она. И в капельке свой мир и своя

надежда!

Пусть тревога, пусть муки, боль, но впереди - хорошее.

Хорошая жизнь. Муки ради хорошего - неплохие муки. Все в конце концов

придет к хорошему. Это - главное!..

6

Утром, перед отъездом, он снова зашел к Алесю. Сидел недолго: некогда

было. Алесь оделся; вместе шли по кривым и мокрым, почернелым переулкам,

поскальзывались на тротуарах и дорожках. Солнце обозначалось не яркое, а

тускложелтое, закутанное мутной пеленой. Все небо было каким-то сырым,

туманным. Алесь молчал, ступал понуро; все в его жизни было, как и прежде,

неясным...

- Жизнь есть жизнь, - сказал Апейка. - Всякое может быть. С твоей бедой

выяснится скоро, я уверен!.. Но и потом - покоя не будет! Всякого

повидаешь, и беду встретишь не одну, может... И радости будет, и беды!

Такая штука - жизнь!.. Так вот.

- Приостановился, как товарищу, глянул в глаза: - Что бы ни случилось

потом с тобою - никогда не падай духом!.. Всякое дело делают живые люди.

Есть и у нас и умные и дураки. И негодяи есть. Всегда были и теперь есть,

как ни печально... Но есть и - народ, и партия есть. В них - наша сила.

Только с ними мы чего-то стоим.

Они разберутся во всем, по совести. Надо верить!.. И еще, - Апейке

пришла в голову другая мысль, он задумался, как выразить ее лучше. - Надо,

что бы ни случилось, жить так, с таким настроением... что мы живем в

великое время...

Трудное и неровное, но - великое время...

На вокзале, перед третьим звонком, Апейка напомнил ему:

- Я тебе, брат, не просто так сказал. Помни: круто будет - приезжай.

Устроим. Или учителем, или еще кем.

- Посмотрю, - думал Алесь о чем-то своем.

Апейка, будто передавая силу, крепко сжал его руку. Не сразу отпустил.

Уже из окна вагона, когда поезд тронулся и Алесь начал отдаляться, что-то

вдруг потянуло к нему. Заныло внутри - неспокойное, тревожное...

Грохотали, гремели внизу колеса, примолкая только на станциях и

полустанках; тогда в вагон начинало потягивать холодом. Суета и голоса

утихали вскоре, и снова переговаривались только колеса, и под их перестук

проходили, проходили в памяти лица, звучали голоса, был будто снова в

клубе имени Карла Маркса, волновало снова ощущение простора. Чем больше

перебирал в памяти слышанное на сессии, доклады, выступления, тем упорнее

в ощущение - начинается, по-настоящему! - входило нежеланное, беспокойное:

серьезный разговор подменен во многом праздничным. Это, конечно,