Люди на болоте

Он уже почти сердито повернулся и пошел назад. "Нужно было мне это, связался е дурой, - от души пожалел он теперь. - Мало было забот!" Но, отойдя немного, успокоившись, рассудительно подумал: "А если на то пошло, чем я виноват! На то и рыбак, чтоб рыба не дремала. Зачем было упускать такой кусок!" Он с удивлением и вместе с тем уже с удовольствием вспомнил: "А держалась как! Кто бы мог подумать!.. А все-таки не убереглась, добился..."

- Поднимая на гумнище брошенные грабли, он вспомнил другую, вспомнил, как неподатливо рвалась та, как насмеялась над ним, и радость его остыла. "Вот кого бы обломать!.. Только - трудней будет!.. Ничего, всему свой черед..."

ГЛАВА ПЯТАЯ

1

В Олешниках Шабета взял подводу, и дальше, до Юровичей, Василя везли. Конь был не из резвых, возница не спешил, Шабета не подгонял тоже, и, пока доплелись до местечка, на землю легли плотные вечерние сумерки. С горы спускались и ехали по притихшим местечковым улицам уже в темноте, которую там и тут прорезывал желтый свет из окон.

Всю дорогу Василь был молчалив. Молча спустился он и в подвал дома, который с этого вечера должен был стать его немилым, вынужденным пристанищем. В подвале было еще темнее, чем на улице, только свет из открытых дверей на время раздвинул тьму, и Василь увидел чьи-то ноги, обутые в лапти с присохшей грязью, увидел край свитки, измятую, разбросанную солому.

- Откуда ты? - спросил из темноты голос, когда дверь закрылась.

- Из Куреней...

- А-а... А я из Слободы...

Хотя Василь своим молчанием ясно показал, что не хочет говорить, голос полюбопытствовал:

- За что?

Василь отмахнулся:

- Ат...

Незнакомец пошевелился, пошелестел соломой и больше уже не спрашивал.

Долгой и мучительной была эта ночь для Василя. Мысли все вертелись вокруг того, что произошло неотступной, зловещей ночью, вспоминал, перебирая событие за событием и ночь, и следующий день, и снова видел перед собой то Ганну, то мать, то Шабету, и тяжкий камень давил на сердце, обида и злость овладевали им. Обида эта росла, ширилась, она была направлена теперь не только на Шабету, но и на весь свет, в котором, как Василь был теперь убежден, нет никакой справедливости, не было никогда и не будет.

Справедливость! Где и когда она была для бедного, темного человека? Где ее искать ему, одинокому, беззащитному, который, можно сказать, и света не видел дальше куреневских болот, который и в Олешниках робеет на каждом шагу?

Полный тяжелых дум, он задремал только под утро, но и теперь спал недолго, его разбудил говор: кто-то просил выпустить "до ветру". Небо за окном начинало зеленеть, на нем уже хорошо очерчивался непривычный, жесткий переплет решетки, и ее вид сразу отогнал дремотную успокоенность, вернул к горькой действительности. Но Василю не хотелось ни видеть эту действительность, ни думать о ней. Подложив под бок свитку, укрыв ею голову, лежавшую на торбе с продуктами, он снова задремал.

Сквозь дрему он чувствовал, что наступило утро, слышал, как кто-то из тех, что были тут вчера вечером, сказал: "А любит, видно, этот жеребенок дрыхнуть!", но не поднимался.

Встал, только когда начали будить: принесли завтрак. Теперь он хмурым, заспанным взглядом зверовато огляделся: их тут было трое, - один, с засохшими ранками и синяками на лице, такой худой, что неизвестно, в чем только держалась душа, второй плечистый, здоровенный, с густой бородой, обросший почти до глаз.

Заметив, как Василь оглядывает камеру, худой, с синяками на лице, хихикнул:

- Каморка - что надо! Не смотри, что низковатая, жить можно, хи-хи!..

Он подмигнул бородатому, резво подсел к Василю.

- Ты, кажется, ядри тебя, упал духом? Эге, упал, вижу! Я, ядри, сразу вижу, гляну - и все мне видно! Не топись раньше времени! И тут жить можно. Живем, слава богу!

- Жисть! - со злостью плюнул бородатый.

- А что ж! Не гневи бога, Митрохван. Живем, хлеб жуем - кормят, поят и на работу не очень... Хи-хи, по-пански живем, ядри его. Кто-кто, а я так рад, что попал сюда.

Кабы не это, давно в земле гнил бы. Как озверели люди, налетели, будто с цепи сорвались, - думал, живого места не оставят...

- Будешь в-другой раз знать, как на чужое зариться!

- Согрешил. Каюсь, ядри его, Митрохван, нечистый попутал. - Он пояснил Василю: - Я, хлопец, чужого коня взял, на ярмарку думал, цыганам... Согрешил!

- Согрешил! Жеребятник поганый! Передушить вас, гадов, мало!

- Молчи ты! Душегуб нашелся! Зверь!.. Вот как упекут в Соловки, будешь знать - передушить бы! Въестся тебе в печенки милицанерик этот!

Митрохван покраснел, рявкнул:

- Молчи!

- Зверь ты!.. Просто зверь! - примирительно, уступчиво сказал вор.

- Меня тоже - милицанер, Шабета, - вступил в разговор Василь, как бы показывая этим, что присоединяется к компании. - Прилип как смола - и все... Подпиши!.. И - в кутузку!

- У него, ядри, не то...

- Молчи! Не лезь!

- Сам расскажи!

Бородатый тяжело заворочался на соломе, сел.

- Ну, сцепился он со мной, милицанер этот, Родивон. Из наших же, тульгавицкий. Без штанов недавно по улице бегал.

А тут - власть, не тронь его. А сам - за змеевик да под ноги, топтать!

- Самогон гнал в осети! Накрыли!