Люди на болоте

Может, о многом таком думала и тогда и позже 1 анна, чтобы утешить себя, чтобы не очень болела душа, но в этих мыслях было и немало правды. Может, даже все было правдой, горькой, противоречивой...

Раздумий много было потом... Тогда же, когда нападала мачеха, когда отец в душе надеялся на ее удачу, думы были тяжелыми, смутными. Больше всего, острее всего ощущалась тяжкая неизбежность судьбы, неотвратимость того, что надвигалось. Вскоре мысли-сомнения отогнала, надо было идти к тем, кто ждал в хате. Не рассуждала, не колебалась, послушно, покорно шла, куда вели ее родители.

Жило одно чувство, одно утешение - испокон веку так заведено у людей: воля родителей для девки - божья воля. Так было со всеми, так будет и с ней. И нечего противиться, - надо слушаться их - родителей и бога...

И она слушалась. Не горевала, не возражала, шла рядом с ними. Так было заведено, так делали все. Беспокоилась уже о том, чтобы не оплошать в чем-нибудь на смотринах, все сделать так, как надо, не показать себя недотепой.

Проходя мимо хаты к крыльцу, Ганна заметила, как в окне сверкнули любопытные, острые глазки Сороки, и беспокойство ее усилилось. Она упругой походкой взошла на крыльцо, гордо подняв голову, - как шла всегда, когда знала, что за ней следят любопытные глаза.

В сенях мачеха заикнулась, чтобы помыла руки, нарядилась, но сразу же умолкла, встретив взгляд, который говорил: сама знаю, что йадо.

- Принесите юбку, которая в клетку, фабричную кофту, черевики и фартук белый!

Ганна проговорила это так сдержанно и так строго, что мачеха почувствовала себя не мачехой, а младшей сестрой.

- Хорошо, хорошо. Сейчас... А ты разве - в каморку?

Ганна не ответила - взяла кружку, плеснула из нее на руки, и мачеха заспешила в хату.

Отец все время стоял молча, наблюдал за Ганной так, будто терял ее навсегда. Глядел и не мог наглядеться. Когда она, переодевшись в каморке, вышла в красной сатиновой кофте, что переливалась огнем на ее плечах, на груди, в белом фартуке, в высоко зашнурованных хромовых ботинках, в которых ходила покойница мать, - когда Чернушка увидел ее, наряженную, стройную, сильную, чернобровую красавицу, печальное лицо его невольно засветилось восхищением. Готовясь проститься, потерять ее, он будто впервые увидел дочь во всей красоте, и восхищение и гордость за нее на время заполнили его душу, вытеснили все другие чувства.

"Как мак! Как маков цвет! Вылитая мать!" - подумал он радостно. Губы его вдруг подернулись болью, глаза замигали - он вспомнил покойницу, первую их встречу, незабываемый до смерти вишенник!

Чернушка обнял дочь и, робко всхлипнув, сказал:

- Дай тебе боже!..

Вслед за ним растроганно всхлипнула мачеха, шмыгнула носом.

- Иди, ждут!..

Едва они вошли в хату, Сорока вскочила, закрутилась, застрекотала:

- А, пришла гусочка! Дождался гусачок молодой поры золотой. Крутил головкой, гусочку выглядывал, побаиваться начал - нет и нет! А она вот, появилась - хата засветилась!

- Не ждали, - сказала мачеха. - Ганночка как раз бураки копала...

Сорока обошла, осмотрела, ощупала глазами Ганну со всех сторон, направилась к столу, за которым сидели Евхим, старый Глушак и черный, заросший, как леший, Прокоп.

- Не ждали, значит? Не знали, не гадали, с какой стороны гусачок придет за гуской-подружкой! С какой стороны приплывет счастье-богатство! А оно вот - не из-за поля далекого, не из-за леса высокого, из своего села. Пришел молодой удалец, добрый купец!..

Сорока сыпала словами, стреляла глазками то в одного, то в другого, а чаще всего в старого Глушака, как бы ожидая одобрения своему красноречию, своей ловкости. Но Глушак, казалось, не слышал и не видел ее, молчаливый, затаившийся старый Корч сквозь очки с веревочкой, нацепленной на ухо вместо дужки, пристально рассматривал Ганну.

Ганне от его упорного, непонятного взгляда было неловко.

- Ваш товар, наш купец! - проворчал Прокоп, обводя хмурыми глазами из-под черно нависших бровей пирог и бутылку, которые уже стояли на столе.

- Купец - всем купцам купец! Сам молодой, чуб золотой, добра полны клети - лучший на свете!..

- Купца не хаем, - сказал отец - Только - девка годами не вышла!.. Погулять бы еще надо!..

- Э, что с того гулянья!.. От гульбы конь портится, так и девка!..

- Семнадцать годков всего!..

- В самый раз, самый лучший квас! А то - перезреет, закиснет, станет всем ненавистна. Станет как макуха - будет вековуха! Жалеть будет батька, мать проклинать, что не стали замуж выдавать! Жених вон какой: что родом, что телом, что красой, что делом...

- Наша тоже - слава богу! - вступился за Ганну отец.

- И старательная, и умная, и послушная, - сразу поддержала его мачеха. - И лицом - другую такую поискать!

Пусть хоть кто скажет: ничем не обделил бог!

- А Евхим - разве, сказать, не первый парень на все Курени? И ко всему - достаток! Пойдет которая - не нахвалится на долю, и поест и попьет вволю!

- Наша, конечно, не богатая... - отозвался было отец, но мачеха не дала ему договорить, бросилась сама в наступление:

- Не богатая, зато - с руками! Лишним ртом не будет!