Люди на болоте

Как иная с полным сундуком! И наварит, и напечет, и рубашку мужу сошьет! И поросенка, и ребенка досмотрит! Визжать с голоду не будут!..

- Чего тут молоть попусту! - вступил в разговор старый Глушак нетерпеливо, скрипуче. - Знаем всё, и мы и они - не дальние... Одним словом - пирог берете?

Старик повел очками на мачеху, на отца, Ганну не спросил. Мачеха немного помолчала для приличия, как бы размышляя:

- Да мы что же?.. Мы не против, если уж на то... Ганночка, поклонись сватам, возьми пирог...

4

Назавтра, в воскресенье, был сговор. Глушаки, дядьки, тетки Глушаков пили в тесной Чернушковой хате самогон, ели с таким аппетитом, что нагоняли на мачеху страх, беспорядочно и громко разговаривали. За окнами, сплющивая носы, жались дети, любопытные взрослые. Ганна время от времени оглядывалась на них. Ей было в тягость это казавшееся долгим гулянье, она ждала, когда все это кончится, весь этот невеселый, нудный гомон.

Когда в хате наконец стало тише и просторнее и остались только сваты и родители, начали договариваться о дне свадьбы. Ганнин отец не спешил, просил отложить недели на две-три, а Глушаковы сваты доказывали, что "отклад не идет в лад", добивались, чтобы справить свадьбу сразу, в следующее воскресенье. Старый Глушак почти все время молчал, - он тоже был за то, чтобы не спешить с этим, но ничем не выдавал Чернушкам свое желание: справлять свадьбу не откладывая настаивал Евхим.

Слушая споры, наблюдая за всем со стороны, Ганна видела, что старый Глушак с тайным злорадством догадывается, почему ее отец просит отложить свадьбу: хорошо, хорошо, придется поднатужиться бедняку, чтобы собрать, наготовить всего, что надо к свадьбе!..

Условились устроить свадьбу через две недели. В тот момент, когда все согласно умолкли, мачеха подала знак Ганне, и та достала из сундука рушники, подала сватам, старшему Глушаку и Евхиму.

Выпив на прощанье, сваты и Глушаки с громким говором стали выбираться из хаты. Раскрасневшаяся, с пьяной улыбкой Сорока, которую водило из стороны в сторону, в воротах зацепилась плечом за столб, пронзительно заверещала:

Ой, пьяна я дай хилюся-а,

Иду да дому дай боюся-а!..

Когда сваты вышли на улицу, а отец зашаркал в хату, мачеха сказала Ганне, стоявшей в темноте:

- И тебе спать пора бы. Вставать скоро...

- Встану...

Почти сразу после того, как дверь за мачехой закрылась, свет в окошке погас. В хате стало совсем тихо. Тихо было и на улице, только в темноте вихлялся пьяный голос Сороки:

Иду да дому дай боюся, а...

Поганого мужа маю-ю!..

Буде бити... добра знаю...

Но вскоре и он утих. Теперь лежала над Куренями тяжелая, холодная тишина.

Все вокруг было знакомо и привычно: доверчиво шептались груши, дремотно чернели на кладбище купы верб и акаций, серел еле видимый во мраке туман на болоте. От тумана, от болота потягивало зябкой торфяной сыростью...

Но Ганна вдруг увидела все это заново, таким дорогим, каким не видела раньше никогда. Ее наполнила жалость, неожиданная и жгучая, - жалко было и груш, и верб, и сырого ветерка с болота - всего, чем жила все время, не замечая этого.

"Василь... Василь..." - ворвалось, пронизало всю ее както особенно, до боли дорогое - в горле аж защемило от горечи. "Кончилось. Не суждено, значит... Прощай!.." Прощайте, груши-шептуньи, вербы тихие, молодые, вольные вечера! Не прийти уже больше к вам, как прежде, не стоять до утра! Кончилась воля девичья - встречи, милованья, прощанья! Ганна, растроганная наплывом жалости о потерянном, чуть не заплакала. С большим усилием сдержала сеоя, попробовала успокоить: "Зачем жалеть попусту!.. Что с воза упало, то пропало... У него теперь своя дорога, у меня своя... У меня Евхим..."

Еще две недели, а там она войдет в Евхимову хату. Любить его, слушаться, служить ему. Что же, доля женская такая, - как у людей, так и у нее, - не вечно же гулять-разгуливать! .. Одно страшит: как со стариком, со свекровью жить придется - жалеть будут или грызть? Если бы можно было знать заранее, чтобы не гадать, не тревожить себя напрасно! ..

А Евхим - что ж? Не она выбирала, ее выбрали!.. Да и сам он, видела ведь, не думал об этом. Искал какую-то другую, а его притянуло, прибило к ее хате... Что ж, может, судьбой это назначено, богом?.. И пускай не по душе он, может, как-нибудь, уживутся. Любит же он, что ни говори...

И она - стерпится, слюбится!..

Ганна вздрогнула от неожиданности: вдоль изгороди кто-то шел! Притаившись, сдерживая волнение, она выждала, проследила: остановился там, где они когда-то стояли с Василем.

Минуту чернел неподвижно. Ей показалось: смотрит в ее сторону, видит ее... Она слушала, как часто, бешено бьется сердце.

Василь!.. Что делать? Выйти, поговорить, помириться?

Сказать, что прощает ему? .. Он сгоряча наговорил тогда. Сам жалеет... Выйти! В последний раз!.. Выйти? Засватанной!

Чужой, другому отданной!.. Нет, нет! Что с воза упало, то пропало! Не его теперь! Не вольна, чтоб встречаться! Грех...

И что им даст это примиренье? После сговора! И прощанье - зачем оно им? Простились уже, можно считать. Чужие! ..