Люди на корточках

Некоторое время они сидели на земле и тяжело дышали. Барский с некоторым удивлением осознал, что как-то незаметно белый пиджак обрастает новыми людьми и подозрительными обстоятельствами, и ни к чему хорошему это привести не может. Ведь как бы поступил умный человек? Он потихоньку, без лишней помпы, в уединении проверил бы возможности пиджака и извлек из него возможные выгоды. А что делает артист Барский? Он собирает вокруг кучу народу... а как не собирать? Как сказал этот чудик Стеблицкий —”артисту нужна разрядка”... А как бросишь этого —унылого террориста, явно вляпавшегося не в свое дело... Эвон, кашляет, Барбос!

Барский без особого почтения скатал пиджак в рулон, сунул под мышку и, прихрамывая, подошел к Моськину.

— Ну-с, подозреваемый, — строго сказал он. — Пора!

Моськин вздрогнул, затравленно посмотрел на актера, но покорно встал и понуро поплелся рядом. Они вышли из-за театрального здания и увидели огромную гомонящую

толпу. Зеваки сбегались отовсюду. Из окон театра валил дым. Где-то неподалеку выли пожарные машины.

Моськин застонал, обхватил голову руками и сделал попытку усесться на тротуар. Барский поспешно подхватил его под локоть и грубо потащил прочь.

Катастрофа странным образом взбодрила его. С наслаждением первооткрывателя отмечал он посторонние, неважные вещи —что вечерний воздух свеж и прихвачен морозцем, что на фоне синих сумерек красиво серебрятся облачка пара изо рта, что зажглись все до одного фонари и сверкающими цепочками покатились к окраинам...

Веселым и щедрым чувствовал он себя, и хотелось веселья всем —всем этим чокнутым, перепуганным человечкам, без денег, с разбитыми мордами, подозрительно провонявшим бензином —и он чувствовал, что может дать им это веселье, и какая разница —из чего будет сделано это веселье!

9.

Душа Стеблицкого разрывалась на части, и каждая часть страдала на свой особый манер, то есть, муки он испытывал бессчетные. Внешне это проявлялось на удивление скупо —он просто сидел в кресле, сложив тонкие руки на коленях, и лупал глазами. А вокруг суетились, болтали и пускали сигаретный дым живые свидетели и источники его кошмаров. Глаза их блестели, хрустальная люстра отбрасывала на их лица теплые радужные пятна, и все эти люди были, кажется, веселы! Лишь Моськин с бледным напряженным лицом молчал, забившись в угол дивана, и от него страшно, как от огнеметчика, разило бензином.

Включенный телевизор показывал новости. В столице стреляли. На экране то и дело возникал прокопченный фасад Белого Дома, и это зрелище вызывало у хозяина дома, художника Карпухина, огромного бородатого человека, восторг и тревогу одновременно.

—Во! Побили коммуняк! Это есть их последний... —восклицал он, картинно взмахивая мощными руками мастера. —Пал оплот тоталитаризма! А у меня, видишь, супруга с потомством как раз в белокаменную подались! Ну что ты сделаешь! Переживаю страшно! Плюс в доме —ни крошки! А сейчас бы не мешало петрова-водкина употребить... За победу и за встречу соответственно! Тут недавно халтурин подвернулся, да заказчик, зараза, гонорар не отдает, такие дела...

Как раз с этим бородатым Карпухиным Олег Петрович и был шапочно знаком — тот как-то выбрался в их края на этюды, и, пока он малевал зеленые холмы и багрово-золотые облака, Стеблицкий, из-за отсутствия полноценной личной жизни, то и дело наведывался к нему, задавал умные вопросы, выслушивал доброжелательные, но односложные ответы, цокал восторженно языком и, в конце концов, окончательно решил пригласить художника в дом распить бутылочку коньяку, но тут Карпухин этюды свернул и отбыл восвояси. Потом, встречаясь изредка в городе, они раскланивались, но и только. И вот пожалуйста, этот пьяница Барский, оказывается, ходит к художнику в гости и говорит ему “ты”!

Пьяница Барский, запросто развалясь в кресле, стряхивал пепел в кофейную чашку и загадочно улыбался. Толстенький Пташкин, заложив руки за спину, внимательно разглядывал карикатуры, которыми в комнате была увешена целая стена. Рисунки изображали политиков, артистов и еще какие-то смутно знакомые лица, но Стеблицкий от лиц уже тошнило, и он присматривался.

—Вы, ребята, посидите тут, —беспрестанно жестикулируя, бормотал Карпухин. —А я быстренько сейчас... мусоргского вынесу... под покровом, так сказать, ночи... Мусорка, понимаешь, неделю уже не ездит...