Люди на корточках

— Да я ж на работе! — будто вспомнив, сообщил он.

— Да ну?! — изумился художник и, изловчившись, поймал бутылку.

Секунду он тупо смотрел на стол, выглядывая стакан, но быстро смирился и отпил прямо из горлышка. Пыжиков с интересом ждал. К его удивлению, приняв дозу, художник стал значительно бодрее, и в глазах его появился блеск, правда, с оттенком безумия.

— Уголовный розыск, — мягко сказал Пыжиков, демонстрируя удостоверение. — Хотел задать вам несколько вопросов. Относительно... э-э... минувшей ночи.

Художник покачнулся, замычал и с размаху сел на диван. Тут он, как персонаж арабских сказок, изо всех сил стал рвать свою бороду и сокрушаться. Из несвязных речей Пыжиков вскоре уяснил следующее —бедняга, оказывается, всегда знал, что водка не доведет до добра, и это когда-нибудь случится. Это у художника охватывало широкий диапазон —от публичного обнажения половых органов до убийства включительно. Причем Карпухин допускал, что использовал вчера весь диапазон и совершил убийство с публично обнаженными органами.

—Вы позволите, я выключу телевизор? —вежливо попросил Пыжиков, которому было отлично известно, что убийство этой ночью в сводках не зафиксировано.

—Хотите —можете выбросить его в окно! —горячо предложил художник. —А что я натворил?

— Вы, что же, ничего не помните? — уклончиво осведомился Пыжиков, щелкая выключателем. Тишина показалась сладостной.

— Ничего не помню! — корчась от ужаса, признался Карпухин. — Амнезия!

Он смотрел на инспектора, как очень пьяный кролик на удава.

— М-м-да? — неопределенно протянул Пыжиков, все еще по привычке темня и вкладывая в свое “м-да” очень многое. По-настоящему его сейчас интересовало, как люди умудряются так столоваться в тяжелые времена. Он уже сомневался, что от такого стола кто-то мог отвлечься на такую чепуху, как поджог театра. Однако Моськин-то здесь был.

—Товарищ Карпухин, —сказал Пыжиков. —Вы не очень пугайтесь. А то люди, когда пугаются, городят такое... Я ведь к вам без протокола — приватная — беседа...

— Амнезия! — простонал художник. — Не поверите, утром встаешь — как новорожденный. Карт бланш, так сказать. Что хочешь — то и пиши!

— М-да! — повторил Пыжиков раздумчиво. — Умереннее надо бы!.. Вчера вот, прошу прощения, по какому случаю?

—Да что вы! —махнул рукой Карпухин. —И в уме не держал. У меня супруга с детьми в Москву подалась. Сидел у телевизора, переживал —коммуняки что вытворяют! —тут он осекся, заискивающе посмотрел Пыжикову в глаза и покорно пробормотал. —Извиняюсь, может, я того... Вы, может, того... партийный?

Пыжиков предупредительно поднял локоть.

— Мы служим прежде всего истине! — скромно сказал он.

— Ага! — успокаиваясь, констатировал художник. — Так, значит, сижу. А тут — Барский! Да вы его знаете! Сашка Барский! Талантище! Алкаш! Заваливается, значит, с корешами... -тут он замолк и торжествующе выпучил на инспектора глаза. —Понял! Вы насчет этого! Который театр поджег? Был такой базар. Только я так понял, что это хохма такая. У них, у актеров сроду хохмы всякие...

— Он что — актер? — спросил Пыжиков. — Который поджег?

—Да я его вообще не знаю! —возмутился художник. —Первый раз видел. И вообще не до него было. Сашка такое отчудил!

— И что же отчудил Сашка?

Карпухин ухмыльнулся, поднял с пола бутылку и хорошенько приложился.

— Приватная беседа ведь, верно? — оправдываясь, пояснил он. — Организм требует, а то бы я не стал... А отчудил он —по трезвой и не расскажешь! не поверят. А я —пьяный, я скажу... Пришли они, а у меня —шаром покати! Чуть, не поверите, чайковским их не напоил! А Сашок и говорит — стоп! Одевает белый фрак... — он поднял на Пыжикова глаза. Взгляд его быстро густел, точно цементный раствор. — Как правильнее — одел или надел?

— Одинаково хорошо, — кротко сказал Пыжиков. — И что же дальше?

—Ну-у... —художник заворочал в воздухе огромными руками, будто месил необъятное тесто. —Фокусы начал показывать... Айн-цвай-драй... говорит... по-щучьему велению... желаю, говорит, водки и закуски... У меня ведь ни крошки не было! —потрясенно закончил он. — И они пустые пришли!.. Вот как он это сумел, а?

Язык его начинал уже заплетаться. Пыжиков в очередной раз почесал в затылке — по опыту он знал, что в пьяных речах непременно имеется рациональное зерно, но вычленить его покуда не мог.

Взгляд Карпухина между тем застыл окончательно. Вдруг художник резко встал, опрокинул ногой бутылку и отрывисто сказал:

— Ну что — пошли?

— Куда? — удивился Пыжиков.

— В милицию, — угрожающе ответил Карпухин и, шатаясь, стал немедленно собираться.

Заинтригованный Пыжиков не возражал. Карпухин кое-как оделся, взял какие-то две картины, и кивнул инспектору. Они вышли на улицу.

Бодро стуча каблуками по асфальту, Пыжиков с удовольствием вдыхал морозный воздух и искоса поглядывал на своего спутника, угрюмо шагавшего рядом. В небе порхали ранние снежинки, мелкие как искры. Они застревали у художника в бороде и мгновенно таяли.