Люди - народ интересный

Теперь, когда Володя попал в беду, он стал для меня симпатичнее. К тому же умеет мастерить из дерева и старых патронов так называемые «самоделки»-самодельные пистолеты, из которых можно стрелять настоящим порохом или дробью. Володя бывает у меня, я иногда бываю у них в доме. Отец Володи со мной вежлив, любезен, как со взрослым, но я замечаю, что все слова у него обращены к тому, чтобы унизить сына, ставя ему в пример меня, сравнивая его со мной. Чувствую, как я ненавижу этого страшного, непонятного мне человека. А Володя? Неужели можно любить такого отца? В городе его зовут Лаврентий Татаринов, почему-то без отчества- Ксенофонтович. Когда в 1918 году, поле покушения на Ленина, стали заключать в тюрьму заложников из буржуазии, Лаврентий скрылся из города. Когда же острота момента прошла, вернулся с нашитыми на пальто, на пиджак, на брюки многочисленными заплатами. Многие из горожан знали, что заплаты фальшивые, догадывались ли об этом уездные власти- неизвестно. Во всяком случае, Лаврентий продолжал жить в своем красивом белоснежном доме, похожем на загородную виллу. Дом муниципализировали, но Лаврентию оставили весь первый этаж.

Из осторожности, граничащей с каким-то звериным чутьем опасности,Лаврентий во время нэпа не соблазнился частной торговлей, а скромно служил в государственной организации по закупке льна. Не знаю, производил ли он какие-либо махинации при закупке или потихоньку реализовал старые сбережения, - золото, мануфактуру, - но жили они, как прежде, на господскую ногу. Хотя одевался Лаврентий в самое затрапезное и скорее походил на ночного сторожа при этом богатом доме и отменно крепких амбарах, в которых как раз и помещались государственные склады льна. Тетки же выглядели и одевались прекрасно, целыми днями ничего не делали, если не считать возни с кухаркой, с портнихой. Володю и добродушно мычавшего Бориску они держал буквально в черном теле, и от мальчиков постоянно пахло мочой, что так не вязалось с сияющей чистотой дома, блеском пола, добротной утварью. На меня тетки смотрели с вежливой неприязнью и вслух удивлялись, как родители позволяют читать мне романы Жюля Верна и Майн Рида, ибо свято верили: если роман- значит про любовь, а детям про неё читать рано. Вот когда я впервые начал соображать, что холеные нарядные дамы могут быть невежественными мещанками. И меня это немало удивило. Я тогда еще не знал, что в быту широко распространен синоним слова «любовь»-«роман»: «У него с ней роман», -а тетки не подозревали, что это название литературного жанра…

Многое в этой семье для меня было странно, может быть потому я её и запомнил, несмотря на то, что старался бывать там как можно реже. Например, я узнал, что где-то в дальней комнате, в недрах дома живет чахоточный брат хозяина, Ананий Ксенофонтович, которого я ни разу не видел и который является его как бы политическим противником. Рассказывали, что в 1905 году, еще будучи учеником реального училища в Вятке, Ананий Татаринов состоял в революционном кружке, изучал «Капитал» Карла Маркса, печатал на гектографе прокламации и карикатуры, распространял листовки в местном театре и других общественных местах, а главное- принял участие в декабре в вооруженном восстании, засев вместе с несколькими молодыми людьми на городской водокачке. После отбытия тюремного заключения Ананий Ксенофонтович вернулся в Котельнич. Не знаю, повлияло ли его прошлое на сравнительно мягкое отношение революционных властей к его брату в двадцатые годы.

Что касается самого Лаврентия, то, почуяв в конце двадцатых годов новые перемены, сулившие ему новую опасность, он уехал, на сей раз со всей семьёй; никогда больше я не встречал и его, ни хромого Володю, ни глухонемого Бориску. А дом цел, не сгорел в 1926 году, только, как многие старинные дома, посерел, обветшал, заметно стал ниже, особенно рядом с поднятым, выровненным и заасфальтированным шоссе, по которому катят, грохочут, пылят сотни машин, грузовых, легковых, и все мимо бывшей татариновской виллы. На стенах её нашиты заплаты, как когда-то на пиджаке Татаринова, но они не фальшивые- дом своё отжил. Ему не подняться.

Дураки.

Я никогда не мог понять, почему в нашем маленьком городе было так много городских сумасшедших. Правда, никто их не называл сумасшедшими, говорили ласково- дурачок, дурочка.

Двое из них, дурачок и дурочка. Были просто излишне старательны. Городок расположен в котловине между горами, деревянные мостки (их уважительно называли тротуарами) и перед каждой ступенькой, спускаясь с горы или поднимаясь на гор, дурачок, сухопарый, молчаливый, серьезны, останавливался, отходил на три- четыре шага. И только тогда, с разбегу, решался преодолеть препятствие.

Дурочка, повязанная платком по самые брови, деловито неслась по краю дороги, и, поминутно нагибаясь, откидывала к обочине все встретившиеся ей по пути камни, комки засохшей грязи и палки. На обратном пути она складывала их снова на середину. Работы хватало.