Люди неба

Есть еще правило, которому меня учили – как бы ты ни болел, что бы с тобой ни случилось, как бы ты себя ни чувствовал (а утренний подъем – вообще тягостное дело), надо дойти до алтаря, потому что в алтаре с тобой не будет никогда и ничего, никогда ничего не случится. Помню, были такие случаи, когда я просто вставал и не знал, дойду ли, – а вот ты встал у престола, и ты стоишь перед Богом. Вот ты пришел, и ничего этого нет, и ты забыл, что оно было. Оно – не с тобой. Правда: как в другом мире, не очень – со мной. И я это видел вначале на примере митрополита Антония (Блума). Я несколько раз служил с ним в Лондоне – и было видно, что человек уже настолько тягостно болен, а это был закат его жизни, как бы расцвет его болезни, скажем так. Было видно, что человеку тягостно, что ему сидеть-то в тягость, не то чтобы… Но вот в нужный момент, в положенный момент человек вставал у престола – и он преображался. От него свет исходил. Это был как бы другой человек. Потом – он свои слова сказал, свои действия сделал и опять сел. И ты видишь, что человек находится в состоянии тяжелой-тяжелой болезни. Вот ему так тяжело… Потом он опять вышел к престолу, потом стал причащать – от него свет идет. Как мальчик, как молодой. Это, на мой взгляд, явственные знаки. Явственные знаки Божьей милости, которые нам даются у престола.

– У вас есть духовные чада?

– Я не знаю. Чадо – это родство, а у монаха не должно быть родственников. Я не помню, кого-то я читал – диалог между двумя людьми, один из них духовник, другой к нему подошел за каким-то вопросом. И духовник говорит, что он постарается как можно быстрее забыть о существовании вот этого человека. Потому что не надлежит ничего помнить и ни к чему привязываться.

А еще есть такое правило: нельзя людей к себе привязывать. Слава тебе, Господи, я здесь уже 20 лет, но завтра здесь меня уже нет, а люди привыкли; вот этой привычки нельзя создавать. Человек приходит ко Христу, вот это должна быть привычка, а к кому он подошел из нас, не имеет значения. У меня есть люди, с которыми у меня, скажем так, хорошие отношения. Но я не могу, я не должен считать их родственниками, потому что тогда я их начну к себе тянуть. Я не вправе этого делать. Они не должны быть привязаны ко мне. Как кошечка привязывается к месту – они к месту должны быть привязаны. А собачка – к людям, поэтому собачку в церковь не пускают.

Иерей Александр Чибисов:

– Когда я был еще алтарником в этом храме, был интересный случай: я на первой же его службе попал на сто поклонов за определенные провинности в алтаре, и после этого очень было трепетное к нему отношение, он был строгим, интересным человеком, но вот со временем, узнавая его, общаясь с ним, я понял: за всей этой строгостью и дисциплинированностью скрывается добрый любящий отец.

Владимир Утин, алтарник:

– Все очень любят, когда приезжает отец Филипп, потому что это по-другому, потому что все понимают, что нужно будет правильно настроиться, и тишина благоговейная вдруг образуется, и вначале все боязливо, но потом через пять-десять минут потом понимают, что это прекрасно, появляется молитвенный настрой, проявляется красота службы.

Он – прекрасный, правда, сначала он производит впечатление строгого человека, все его очень боятся, а потом оказывается, что он очень добрый. И эта строгость – она мудрая, то есть дает представление о том, что такое настоящая доброта. То есть он не добренький человек, который потакает, эта строгость, по крайней мере, как первый этап, она помогает воспитывать человека, настраивать на правильный лад и через это открывает правильное понимание доброты.

Как я стал монахом

Его молодость пришлась на «расцвет социализма». Выпускника МГУ с красным дипломом в ограду монастыря тогда не пустили бы госчиновники – уполномоченные по делам религии. Он ждал пострига 17 лет.

– Когда впервые мысли о монашеском пути у вас возникли?