Люди ночи

– Вы были слишком для этого ценны. Сама ВАГНЕР оставалась вашей главной защитой… Разумеется, вы не думали, что вас оберегала ваша невиновность? Вы спаслись делами, не верой.

– Да, – сказал Хансард, – веры не было ни капли.

– Это вопрос личного выбора.

– Знали ли вы… знали ли вы, что ВАГНЕР – это Эллен Максвелл?

– Нет, доктор Хансард, я этого не знал.

Хансард уперся кулаками в стол Рафаэля.

– А догадывались?

Рафаэль обнажил в улыбке ровные белоснежные зубы.

– Вы – лучший ум в нашем распоряжении, доктор Хансард. Мы никогда не вознаграждали вас соответственно вашим заслугам.

– Я предупредил, что ухожу.

Рафаэль достал из стола белый конверт с заявлением Хансарда.

– Я сказал вам, что вы вольны уйти. – Он с улыбкой протянул конверт. – У меня есть определенные недостатки, доктор Хансард, но я никогда не лгу.

– «Будь проклят тот, кто выдумал войну», – сказал Хансард стенам, воздуху, чему угодно, только не Рафаэлю. – Это из «Тамерлана».

– «Не правда ль, – спокойно ответил Рафаэль, по-прежнему держа конверт, – всего на свете слаще быть царем и с торжеством вступать в свой град Персеполь?»[102]

Хансард удивленно уставился на Рафаэля, на его золотистые волосы, голубые глаза, на лицо, гладкое, как у Дориана Грея. Если Рафаэль действительно знает все, следует ли отсюда, что он – ученый? Вряд ли. Они все вместе ученые, исследователи запретного и непроизносимого, Люди ночи, Школяры ночи, Школяры тьмы.

– Ладно, – сказал Хансард. – Я выбираю знакомое зло.

Рафаэль опустил конверт в щель на столе. Тихонько зажужжал механизм, жуя и переваривая бумагу.

– К нам попала карта Баварии, предположительно датируемая Тридцатилетней войной. Если вы согласитесь на нее глянуть…

– С удовольствием, – ответил Хансард. – Но у меня есть просьба.

– Если это в моих силах, я постараюсь сделать, что смогу, доктор Хансард.

– Надеюсь, что так. После Санты и Зубной феи так трудно во что-нибудь поверить.

За окном гостиной в квартире Хансарда садилось солнце. Он налил себе газировки, отпил глоток, поставил стакан на барный шкафчик, подвинул стул, чтобы оставить свободным проход от двери. Было слышно, как перед домом остановилась машина, затем вторая. Хансард отпил еще глоток воды и пошел к двери.

В конце дорожки стояли два длинных черных лимузина, водители, стоя навытяжку, ждали, когда выгрузятся пассажиры, трое из дальнего автомобиля, мужчина и женщина из ближайшего. Мужчина раскладывал инвалидное кресло.

С дороги донесся скрип шин, из-за угла вылетел серебристо-серый «Мустанг» и ловко припарковался между лимузинами. Из «Мустанга» вылезла Анна Романо и помахала Хансарду, затем открыла пассажирскую дверь, и оттуда появился Пол Огден, историк-первокурсник. Пол и Анна, обойдя черные машины, обменялись рукопожатиями с Арнольдом Рэйвеном и Августиной Полоньи.

Хансард обернулся. Вокруг накрытой стеклом доски для «Дипломатии» стояли семь стульев; для кресла Августины Полоньи было оставлено место. Хансард внес дополнение в Алланово правило «только доктора наук», чтобы включить студента-наблюдателя.

Нужно показать молодым игры, в которые играют взрослые, чтобы студенты научились в них не играть. Опрокинули доску, пока не поздно. Дети растут обозленными без всякой посторонней помощи. Если он научит Пола Огдена думать, несмотря на злость…

Если кто-то может кого-то этому научить, то надежда есть.

Хансард вернулся к книжным полкам, взял кружку с надписью ЦИКУТА, перелил в нее стакан газировки. Затем снова встал в дверях и поднял кружку, приветствуя идущих к дому игроков.

Тост, подумал он.

За любовь, за войну, за ересь.

И за злость.