Люди Огненного Кольца

Давно угадывавшийся тайфун самым краешком, но задел остров. Ветер нес снежные, как арбуз на изломе, клубы тумана. Мельчайшие пузырьки влаги пропитали все. Океан в бешенстве мотался вдоль берега, бился о скалы, а сверху на него один за другим срывались с обрывов тяжкие струи разбухших от дождя водопадов. Их жесткая пыль еще сильнее сгущала туман, и Ильев с трудом находил путь в этом не прерывающемся ни на секунду дожде, в этом гуле ручьев и чавканье всасывающихся в океан воронок.

Тропа вывела Ильева в лес — грязный, сырой, забитый зеленой трясиной и вялыми лопухами. На невысоких буграх и темное траве прятались алые ягоды клоповника. Ильев с наслаждением ел их, захватывая горстью на ходу, почти не останавливаясь.

Читая ленивые следы медведей и бойкую скоропись лис, он шел усталый и мокрый и чувствовал себя одним из окружавших его деревьев. Мир без океана был глух, шум наката отдалился, все шумы теперь были связаны с лесом.

Люди всегда идут к людям, думал Ильев. Можно забить себе голову идеями Торо, уйти в пустыню, уединиться — все равно в глубине души даже пустынник живет предчувствием встречи с людьми. Люди всегда идут к людям. Как бы и чем бы ты ни обманывал себя, все, что ты делаешь, ты делаешь для встречи с людьми, а значит, и для людей.

Ильев шел и пытался представить время, когда ему не надо будет спешить, отгоняя мысли о больном Разине, когда можно будет привести в порядок одежду, тело, мысли и вспомнить, как все это с ним происходило… Только заранее надо уяснить, сказал он себе, что никто никогда ничего не теряет. И я сейчас ничего не теряю. И раньше ничего не терял. Тех дней, проведенных с Дорожкой, мне тоже не надо жалеть. Судьба подарила мне встречу с красивой женщиной, и с этой женщиной мне было хорошо. И если я и потерял ее, жалеть об этом не надо. Даже думать, что те дни были для меня потеряны, несправедливо.

А разве справедливо, спросил он себя, что больной Разин валяется на плоском берегу безымянного ручьи? Разве справедливо, что Наталья стесняется своей любви к Сон Мен Дину? Разве справедливо, что я таскаюсь по островам, на которых все, что есть от той моей прежней жизни, — воспоминания?..

Эта мысль показалась Ильеву обидной. Он вспомнил, в каких краях провел последние годы. Лето шестьдесят седьмого — на Симушире. Лето шестьдесят восьмого — на Матуа. Лето шестьдесят девятого — на Камчатке и на Онекотане. Лето семидесятого — на Итурупе… Точнее было трудно сказать. Правда, можно было привести координаты…

Наконец он вышел на берег. Океан был медлителен, плавен, свеж. Только в камнях, начиная мутнеть, ломаться, он вскидывался и шел на берег зеленоватой стеклянной стеной. А над океаном, на фоне обмытого ветром неба, Ильев увидел вулкан, увенчанный идеально точным конусом, который цвел в ранних снегах, как сахарная, выточенная на станке пирамида.

Пляж уперся в непропуск.

Камни, по которым надо было пройти, заливались мутными струями. Когда волна уходила, камни взрезали воду, как ржавые ощеренные клыки. Потом над ними снова смыкалась вода, и клочья пены с шумом взлетали вверх.

Выждав, Ильев прыгнул на ближайший камень. Но проскочить опасное место он не успел. Ледяной холод вала прижал его к шершавой скале, вымочив насквозь штормовку и брюки, залил сапоги, и, разозленный, прыгнув на обнажившийся песок, Ильев показал океану язык. Океан ответил ему тем же, только язык у океана был гигантский, стремительный, окаймленный шипящими нежными пузырьками.

Выжав одежду, Ильев направился дальше и за высоким каменистым мысом, над зарослями берез, увидел бамбуковую мачту лагеря геологов на Добром Ключе. То, что он не увидел флага, наполнило его отчаянием. И отчаяние это сбылось — широкая поляна была пуста, на месте палаток лежали венцы использованных срубов, аккуратно сложенные в ящик пустые консервные банки и забытое кем-то ржавое мятое ведро.

Ильев медленно шел по бывшему лагерю… Тут жил Гальверсон. Тут радист… Тут я у Рыбакова чай пил… Тут гегемоны посмеивались над практикантками…

Над густыми кустами шиповника всплыли неожиданные светлые клубы. Ильев вздрогнул. Но это был не дым. Парили источники, заключенные в бетонные ванны. Ильев пошел к ним. Он не хотел проводить ночь в брошенном лагере. У океана, не связанный со случайными вещами, он чувствовал себя менее одиноким. И там у него была надежда.

Подобрав с тропы обломок зеркала, Ильев рассмотрел свое исцарапанное лицо. Загар сжег кожу, глаза покраснели, их резало как песком — видимо, от напряжения лопнуло несколько мелких сосудиков…

Вода в ванне была теплая. Раздевшись, Ильев перешагнул каменный борт, погрузился в воду, осторожно провел ладонями по бокам, по бедрам, по щиколоткам, с радостью чувствуя, как оживает сухая кожа.

Вода пахла серой.

Вытянувшись в ванне, чувствуя, как холодит воздух выступающие из-под воды плечи, Ильев замер. Звезд в небе было так много, что он будто проваливался в их скопления, чувствуя себя совершенно одним, но — странно! — не одиноким. Может быть, потому, что океан и свет звезд не унижали. И не рождали страха.