Люди Огненного Кольца

— Я получила от мамы письмо. Мишка и Машка ждут не дождутся родителей. Слышишь, Вовка, тебя не дождутся! И еще мама пишет, что Яншин в своей статье хорошо отозвался о работе Юры Тасеева, а Тасеев ведь по твоим образцам, Саша, работал, да? Похоже, что островная наша дуга не так уж и молода…

— А-а! — отмахнулся Гальверсон. — Яншин это еще на девятой сессии научного совета говорил! Лучше скажи, где взять программку, вдруг нам танец нестинарок покажут. К этому зрелищу следует подготовиться.

Люда засмеялась:

— Думаешь, на сцене можно костры жечь?

— А что это за танец? — наивно удивилась Эля.

— Танец на костре.

— В туфлях? — в голосе Эли мелькнул ужас.

— Нет, босиком.

— Серьезно?

— Вполне. В древней Италии после жертвоприношений Аполлону целые семьи всходили на костер.

— А чем их лечили?

— Они не получали ожогов, в этом-то и все дело.

— Ну, — заметил Гальверсон, — если нашему вахтеру Иванычу дать литр бормотухи, он в костре даже спать может. И лечения ему никакого не нужно.

— Ты лучше вспомни, как сам лечился, — засмеялась Люда.

— Нашла о чем говорить!

Но Люда уже не могла удержаться:

— Эти дураки — Вовка, Гусев да Герка Шпанов задержались как-то в лаборатории, а шеф на столе бутылочку спирта оставил — оптику промывал. Гусеву ведь только намекни, он не только сам напился, ребят напоил, но еще и собаке Иваныча корку, смоченную в спирте, скормил. Сидят, курят, а собака вдруг завалилась набок и смолкла. Потрогали — не бьется собачье сердце, переглянулись и к Гусеву: «Чем нас поил? Какой спирт был? Почему от него собаки дохнут?» А Гусев и сам испугался — шубу на руки и бежать! Дунули они в поселок, ворвались в амбулаторию: «Виноваты! Напились! Спирт не тот был, собака сдохла!» В грудь кулаками бьют, каются, из-за кружки Эсмарха передрались… В общем прочистили им желудки, вышли они из амбулатории бледные и худые, как деталь композиции «Сильнее смерти», а навстречу им Иваныч идет, а рядом собака…

— Хватит, Люда! — обиделся Гальверсон.

— А мне хорошо, — сказала Эля. — Дома одно и то же: лаборатория, дом, поле. Делаешь отчет, а в голове мысль сидит — кто и когда в этот отчет заглянет?

— Вот смешная, — сказал Гальверсон. — У всех так.

— И думаешь, других вариантов нет?

— Возможно, и есть, — усмехнулся Гальверсон. — Давайте лучше потанцуем.

— Нет, — в голос отозвались Эля и Люда. — Нам надо привыкнуть.

— А я потанцую! — заявил Гальверсон.

Никто ему не поверил, но Гальверсон и вправду спустился к дансингу. Люда и Эля с изумлением следили за каждым его шагом. Только Ильев не следил. Он знал, с кем хочет танцевать Гальверсон. «Все художники хоть в чем-то, но похожи на Квазимодо. Все у них, как у нормальных людей, но один лысину в золотой цвет раскрашивает, второй пьет, как верблюд, третий собственное ухо в кармане таскает…» Что ж, теперь Гальверсон понял, что художники меньше всего похожи на Квазимодо… Они, наверное, сейчас обо мне говорят, подумал он о Гальверсоне и Ирине… Ирина повернулась и смотрит на наш столик…

Он был уверен, что они говорят о нем. Он был уверен, что Ирина знала о том, что они придут в бар-варьете. Они  д о л ж н ы  были говорить о нем, потому что день назад он не выдержал и разыскал отель «Гларус». Странно было видеть вещи Ирины разбросанными по всей комнате, Ирина отличалась аккуратностью…

— Ты уезжаешь?

— Нет, ищу кое-какие альбомы. Обещала показать болгарам, есть тут два интересно пишущих парня, — голос Ирины звучал растерянно. Она всегда терялась наедине с ним. Вот и сейчас вместо того чтобы прибрать ворох книг и бумаг, наваленных в круглое кресло, она задернула зеленую портьеру, зажгла и погасила сигарету, переставила пепельницу на подоконник и, наконец, с отчаянием заявила:

— Сашка, я мужиков боюсь, но с тобой мне по углам прятаться хочется…

От нее пахло морем. В темных волосах поблескивали кристаллики соли.

— Саша, — попросила она, — подожди, я смою с себя соль.

Он только пожал плечами. Он шел сюда попрощаться с нею. Он не хотел никаких встреч, не хотел, чтобы эти встречи подстерегали его в Несеборе, в Хабаровске, где угодно. Он не хотел больше обманывать ее и рождать в ней эту неуверенность и преклонение. Сидел, слушал, как звенят в ванной струи, листал попавшуюся под руки книжку. «От очите ти — посребрена, от ръцете ти — като царица накичена. Омагьосона. Обичана».

В дверь постучали. Портье или горничная, подумал он, но не встал с кресла.

Стук повторился. Ирина приоткрыла дверь ванной и крикнула:

— Пожалуйста, посмотри!

На мгновение он увидел ее мокрое, забрызганное водой плечо, темные, тоже мокрые волосы и длинные азиатские глаза… Осторожно положив книгу поверх бумаг, Ильев встал и медленно подошел к двери. Портье, думал он.

Кого угодно, — Гальверсона он не ожидал! И Гальверсон застыл изумленно. Чувствовалось, он готовился к этому визиту: шорты, рубашка — все наглажено, только букета в руках не было. Впрочем, букет — это всего лишь веник, не удержался от усмешки Ильев. А, веник у Гальверсона был — черная борода.

— Я узнал помер комнаты у портье, — захохотал Гальверсон. — Ты думал, я не способен разыскать потерявшегося друга?