Люди Огненного Кольца

Роман Федин на механической пиле резал бруски для стиральных досок. Домохозяйки, не имеющие машин, склоняются над этими досками и, положив на приступок мыло, со сдержанной страстью трут распаренное белье о гофрированное железо.

Роман Федин был тихий человек, не стоило ему задумываться над пилой, да так уж случилось… За день до этого сказал он в курилке:

— У каждого свое, но все люди как бы по длинному коридору ходят. А вдоль коридора много дверей. Одни свою дверь сразу угадывают, другие годами вокруг да около маются… Вот я к науке стремлюсь, к математике, только далеко мне еще до своих дверей. Вечернюю закончу, техникум… Нравится мне математика, ясная, точная наука, в ней никак не схалтуришь. Ведь наша лавочка, наш знаменитый цех — дело временное, уходящее. Нас всех машины заменят. Это сейчас мы с ладошек кожу рвем. А потом вместо нас машины впрягутся. С занятости нашей, считаю, часто мы и дурим… Я вчера с Доней Плажевским в парке гулял, там Доню один мужик толкнул. Сам знаешь, толкнуть можно нечаянно, но можно и так толкнуть, что за версту от тебя хамством запахнет. Увел Доня того мужика за деревья и такие слова сказал, что даже я уши развесил. Мне сразу мужиком тем захотелось стать, для того чтобы проверить — правда ли убеждают слова? Очень уж сильно говорил Доня. А я подумал — дать тому мужику интересную машину и дело, не стал бы он в разных парках с разными людьми хамить. Никогда!

Так вот, Роман Федин на механической пиле резал бруски для стиральных досок и по задумчивости, которой на работе не надо допускать, попал левой рукой под диск. За считанные секунды потерял Роман два пальца, а третий на сухожилии повис. Случился рядом дед Овсеенко, ток в сети вырубил, помощь вызвал, а потом нам рассказал:

— Чудак Ромка! Из него кровь течет, а он мне басни рассказывает. Ресмус гудит, ничего не слышно. Думаю, жалуется Ромка, о пальцах своих тоскует. Слушаю, а он, оказывается, о машинах всё! Дескать, машины у нас равнодушные! Я говорю: «Понятно, не с человеком работаешь!» А Ромка только здоровой рукой махнул и напрочь от меня отвернулся.

15. Сказочник Чураков

У Ваганова тоже были секреты.

Бабка его, татарка, по-русски говорить не умела. Если Ваганова дома не было, в дом она меня пускала с большой неохотою. Да и впустив, напротив садилась и глаз с меня не спускала.

Секрет Ваганова крылся в его дружбе с Вадимом Чураковым, сочинителем страшных сказок и длинных стихов. Впрочем, сочинитель не то слово. Он не сочинял, он изобретал сказки, из разных, уже существовавших деталей. Поэтому, наверное, сказки спросом не пользовались. Вадим, с полным на то основанием, жаловался:

— Не печатают!

Но утешался он быстро. Вот и на этот раз:

— Ищу чемодан с рукописями поэта Николая Клюева. Этот поэт с Сергеем Есениным дружил, а умер у нас, в Тайге, на вокзале. Остались же, наверное, у кого-то его бумаги. Вот я и ищу, по чердакам лазаю. Неприятностей куча, старухи сердятся. Но я упрямый. Я стихи о своих поисках написал и в «Литературную газету» отправил. Ответил мне Шаликов, литератор какой-то, что нет в русском языке слова «детный», что зря я такие слова на свою ответственность изобретаю. Ответил он так, и все-таки застыдился, понял, что слова изобретать надо — написанное чернилами замазал. Но я не дурак, чернила хлоркой свел и понял, что прав был я, а не Шаликов.

Стихи Вадим писал странные. Помню такие:

Рукавом опотни вытер,
ну, Митрейка, ну, чудак!
А народу-то, смотрите,
как нерезаных собак!

— Я ведь пишу, — говорил Вадим Ваганову, — чтобы такие люди, как ты, не только циркулярку в цехе слушали, но и шелест живого дерева понимали. Послушай, как я пишу:

Словно нитка, оборвалось лето,
замолчала иволга в лесу.
Бродит осень, в золото одета,
перекинув, судя по приметам,
через плечи рыжую лису.

Осень небо вымазала синькой

и рукой махнула… И тогда
паучок вскочил на паутинку
и поплыл неведомо куда.

А охотник, прихватив двустволку,

до весны ушел на зимовье,
заявив: — Орудуй, осень, с толком,
золоти, мети леса метелкой,
мне с руки присутствие твое!

— Что скажешь?

Ваганов промолчал. В конце концов, он действительно хотел, как выразился Вадим, слышать не только визг пил, но и шелест живого дерева.

16. Грузчик Саня

Язва лжи разъедает его душу.

Встретив Саню в бане, я поразился — трапециевидная грудь, тугой пресс, треугольник ягодиц, отличные мышцы… Только в глазах неуверенность.

— Два года в Польше работал, — рассказывал он в цехе. — На полях. Получал натурой, торговал. Время во было! Не то что сейчас, горб под бревном ломаешь.

— Чего же на польском пайке не остался? — спросил Овсеенко.