Люди переменились

Она прижала голову мужа к груди, потом завернула ее в передник и быстро вышла на улицу. Калитки тихо открывались и люди в молчании шли к правлению. Ее шаги громко отдавались в тишине, и люди, которых она обгоняла укоризненно глядели ей вслед, негодуя на то, что она идет так шумно.

На площади двое полицейских заменили перегоревшую лампочку новой. Мрак, как испуганная стая воронов, поднялся и повис над кровлями. На небе тихо перешептывались звезды. Вдоль каменной стены, прислоненными к ней головами, так, чтобы были видны лица, лежали тридцать трупов, босые, в одних рубашках. Какой-то штатский стал с краю шеренги мертвецов и в тишине голос его прозвучал необычайно громко:

— Только отцам и матерям разрешается подойти к ним! — он небрежным жестом указал на трупы.

Приблизившись к фонарю он уставился в лист бумаги. Где-то в задних рядах послышалось всхлипывание. Он поднял глаза и словно обдал холодом толпу.

— Павел Иванов!

Из толпы никто не вышел.

— Георгий Петров!

Сквозь толпу пробралась Вагрила. Она остановилась перед мертвецами.

— Головы у них на бок легли, поправить надо… — тихо сказала она, обращаясь к штатскому. Не дожидаясь ответа, она прошла мимо него и стала скрещивать на груди руки мертвецов и поднимать им головы.

— Пенчо Драгиев! — продолжал агент, не обратив на нее внимания.

От толпы отделилась женщина и с воплем отчаяния устремилась к трупам. Мать приникла к бесчувственному телу сына и запричитала.

— Тише, ты! — прикрикнул на нее агент. — Мешаешь!

— Иван…

— Соня…

— Владимир…

Тридцать имен… Тридцать…

Иванка пробралась сквозь толпу. Перед ней расступались, зная о судьбе Стояна, но полицейские, охранявшие доступ к трупам, остановили ее.

— И я имею право! — крикнула она, вынимая из передника голову мужа. Полицейский невольно отступил на шаг. Иванка осторожно положила голову на землю у стены и воскликнула:

— Здесь твое место! Здесь!

Она стала на колени и замерла, склонившись над головой мужа.

— Иванка, Иванка! — раздался чей-то дрожащий голос, словно предостерегая ее от чего-то.

— Не в чем ее укорить, боже! — произнесла бабушка Сыбка и перекрестилась.

Бияз и его жена не сводили глаз с агента, зачитывающего имена убитых партизан, трепетали, боясь услышать имя зятя. Неужели их внук останется полным сиротой? Если есть в мире какая-то справедливость в распределении горя, то по крайней мере, отец должен остаться у ребенка…

— Страхил Дойчинов! — выкрикнул агент последнее имя и сложил список.

Бияз и Биязиха облегченно вздохнули. Только сейчас они почувствовали, что не перенесли бы горя, если бы услыхали имя зятя…

Люди ждали, когда им разрешат разойтись по домам.

*

Мишо Бочваров крался по улицам притихшего села. Ни одного освещенного окна, ни звука человеческого голоса. Только в той стороне, где находилось общинное правление расплывалось пятно света. Но это ничего не подсказало Мишо. Он был поглощен одной мыслью, одним желанием — встретить его и убить. Некоторое время он стоял перед домом Митю Христова и долго вслушивался в тишину, в движение воздуха, но не услышал ни звука. Тогда он направился к площади, к единственному свету в этой ночи. Он остановился в садике за шоссе. Крестьяне, собравшиеся на площади, молчали. Горестные вопли подсказали ему, что происходит. В нем еще сильнее вспыхнуло желание выполнить то, чего так жаждало его сердце. Затаив дыхание он стоял за оградой и всматривался в полицейских, расставленных вдоль шоссе. «Тут он, не может его здесь не быть», — подумал Мишо и радостная надежда охватила его… «Вот этот, крайний — высокий, сутуловатый, в надетой прямо фуражке. Это он!» Мишо, с детской улыбкой, упер приклад винтовки в плечо и тщательно прицелился. Нажал спуск. Хлопнул выстрел. Высокий полицейский упал. Радость осуществленной мести сменилась страхом, и Мишо бросился бежать. Позади загремели выстрелы. Народ на площади повалился. Крестьяне почему-то решили что стреляют в них. Полицейские, бросившиеся в погоню за убийцей их товарища, вскоре вернулись ни с чем.

Агент подступил к толпе.

— За этот выстрел вы дорого заплатите… — произнес он угрожающим тоном, обводя взглядом крестьян, словно проверяя какое впечатление произвели его слова, и добавил: — Расходитесь по домам!

Бияз уже боялся и тишины и все же ему хотелось укрыться с нею у себя дома. Он тихонько, как вор, открыл незапертую дверь. Ржавые петли заскрипели и он вздрогнул, словно кто-то его окликнул. Пропустил вперед жену и так же робко закрыл дверь.

— Трифон! — испуганно вскрикнула Биязиха. Он вздрогнул и вслушался в тишину. У него появилось ощущение, что тишина исчезла. Шагнул к очагу и увидел лежащего на полу человека.

— Кто ты такой? — спросил Бияз и невольно схватил табуретку.

Человек только пошевелил рукой, силясь что-то сказать, но не произнес ни звука. Бияз опустил табуретку и, с тяжелым предчувствием, наклонился над лежащим. Он узнал его по глазам.

— Ах, это ты? — пробормотал он, чувствуя как у него подкашиваются ноги.

— Выйди во двор, погляди! — сказал он жене.

А сам, схватившись за голову, беспомощно молчал, словно беззвучно плакал. Жена вернулась.