Люди переменились

А земля пахнет весной, она равнодушна к человеческому горю…

Тишина встрепенулась. Как круги от брошенного в воду камня, распространились вокруг звуки детского плача. Бияз поднял голову. Робкая надежда зародилась в нем. Та сила, что привела его сюда, снова толкнула его вперед, на детский крик.

— Тихо, не плачь! — зашептал он, едва шевеля губами. — Как бы не услышали, пусть они уйдут. Я тебя возьму к себе. Никто тебя не хватится… Молчи, не плачь…

Но ребенок не умолк, заплакал еще громче… Один из полицейских пошел обратно к дубу. Бияз снова приник к земле.

«Молчи, молчи!» — мысленно повторял он.

Полицейский остановился перед неподвижной грудой тел, и короткий огонек обрубил детский плач. У Бияза перехватило дыхание. Глаза его наполнились слезами. Как безумный он побежал через луг. Сердце горело в груди. Кто это сделал? Люди? Может быть, ему померещилось? Он ужасался тому, что и он человек.

…Бияз вошел в дом. Дверь спальни скрипнула и перед ним, как одинокий подснежник, предстала белая рубашка его сына.

— Тятя!

— Уйди, убью! — прошипел Бияз и, ужаснувшись сказанному, зажал себе рот. «Скорей в горницу… надо опередить полицейских… иначе убьют меня, сына, всех нас убьют!» — мелькало в его помраченном сознании. Вошел в горницу, нащупал под лавкой топорище. Владо открыл глаза, увидел блеск стали…

Вешняя заря, разливаясь половодьем, посеребрила улицы, крыши и дворы пробуждающегося села.

*

Бияз спал безмятежным сном. Растянувшись на полу возле очага он проспал беспробудно несколько часов. Солнечный луч, проскользнув через окно в кухню, заиграл на его морщинистом лбу. Бияз открыл глаза и потянулся. На крыльце его встретил чистый весенний день. Он взглянул на небо, высокое и ясное. Светит ласковое и доброе солнышко… Он почувствовал свое ничтожество перед природой, какую-то тяжесть на душе… и вдруг вспомнил все, что произошло ночью, сердце его пронзила нестерпимая боль. Он повалился на землю. Пусть ударит молния и испепелит его… Пусть придут товарищи Владо и покончат с ним. Он сдавил горло в тщетной попытке задушить себя… Медленно поднялся на ноги… Его потянуло на улицу. Он должен с кем: то поделиться давившим его бременем. С кем? Только с Вагрилой, она будет молчать…

Он распахнул калитку двора Караколювцев и, пошатываясь как пьяный, пошел по двору, не обращая внимания на кидающуюся на него собаку.

— Пошла прочь! — прикрикнула на нее Вагрила.

Бияз улыбнулся, обрадовавшись, что застал ее дома.

— Чему ты улыбаешься, Трифон? — недоумевающе спросила она, очень уж странной показалась ей эта улыбка.

— Бог в помощь! — приветствовал он Петкана, словно только ради этого и пришел.

— Садись! — сказала Вагрила, показывая на низенькую табуретку.

Здороваются, даже усаживают. Неужто не замечают, что он уже не тот. А может, не говорить, что он сделал ночью.

— В порядок его приводишь? — обратился он к Петкану, обмазывавшему глиной плетневую стену сарая.

— Хочешь, не хочешь, а надо, — отвечал тот.

— Это ты хорошо делаешь, — одобрил он, — надо его в порядок привести. — Он сел и закинул ногу на ногу.

— Вы слышали новость? — спросил Бияз немного погодя.

— О Мишо что-нибудь? — Вагрила даже подошла поближе.

— Третьего дня, ночью в городе убили Георгия…

— Кого?

— Партизана. Пятьсот полицейских с ним одним сражались. А он — словно из камня вытесан. Не берут его пули и все! Полицейские дом в кольцо взяли, плечом к плечу стояли, чтобы Георгий как-нибудь не выскользнул. Ну, после подожгли дом. А Георгий, как понял, что не уйти ему, облился керосином, вылез на крышу, да и вспыхнул над городом как флаг.

— Кто это тебе сказывал?

— Эту ночь Георгиевой люди звать станут… — Бияз замолчал. «Ведь муку свою пришел гасить, а говорю о другом…» Он невольно взглянул на небо, оно все также давило на него. Он поднялся и тихо заговорил:

— Я пришел сказать вам…

— О Мишо что-нибудь? — перебила его Вагрила, но почувствовала, что он скажет что-то другое, очень важное.

— Я ночью топором… человека порешил…

— Да что ты, Трифон! — вскрикнула, отступая от него. Вагрила.

— Он был товарищем Мишо и вашего Гергана.

— Трифон, да ты в своем уме?

— Я его укрывал.

— Неужто ты его… ради награды… — Вагрила впилась в него грозным взором.

— Нет… — твердо ответил Бияз. — Я его укрывал много раз вместе с Георгием, с тем самым, что сгорел. Вчера он пришел раненый. Старуха его перевязала… Ночью я видел как казнили людей и ребенка… И во мне что-то оборвалось… Как это вышло, я и сейчас в толк не могу взять… вот, как сказал… порешил я его.

— Ох, Трифон, Трифон, что ты наделал! — Вагрила положила руку ему на плечо и заплакала. И Бияз почувствовал, каким он становится маленьким, ничтожным перед нею.

— Где ж он сейчас? — спросила шепотом Вагрила, немного погодя.

— У нас.

— Пойдем!

Бияз сейчас понимал лучше, чем прежде, что он сделал, но ему от этого не стало тяжелее. Он шел позади Вагрилы, не смел поравняться с ней. Время от времени он только поднимал глаза на нее. Она знала его тайну, понимала его, и от этого ему становилось легче.