Люди переменились

— Благодарствую, — согласился Митю Христов кланяясь. Он обрадовался, что ему не придется каждый день проходить по светлым городским улицам. Он почувствовал, что устал, нога давала о себе знать. Он еще раз поклонился и, пятясь, вышел из кабинета. Пошел по коридору, чувствуя себя свободно, как будто прожил здесь годы. В отведенной ему комнатке он нашел железную кровать, столик и стул. Попробовал кулаком матрац, не мягок ли, и сел на стул. На столике стояла пепельница и ваза с цветами. Он взял в руку пепельницу, она была чугунной, тяжелой. «Не курю, — подумал он, — незачем ей тут лежать, и ваза не нужна…» Он вынес пепельницу и вазу в коридор. Взял в руку цветы и, не зная, что с ними сделать, выглянул в окно. Внизу лежал серый, утоптанный как гумно двор, окруженный высокими зубчатыми стенами с башенками по углам, на которых стояли часовые. Вдоль стен тянулась узкая полоска травы. Во дворе шагали по кругу одетые в полосатую одежду заключенные. В середине круга стоял как столб надзиратель.

— Человек везде может приспособиться, — сказал Митю Христов сам себе и выбросил цветы за окно.

На следующее утро, с дюжиной ключей, висящих на кожаном поясном ремне, он отправился по узкому, мрачному и холодному коридору. Ему предстояло принять заключенных, над которыми он будет надзирать.

— В десяти одиночках — смертники, в двух общих камерах — остальные, — сказал ему директор.

Митю Христов начал обход смертников. Камеры, в которых они сидели, походили на ниши. Только высоко под потолком — забранное решеткой оконце. Одни из смертников лежали на узких нарах, другие перебирали как четки звенья цепи. «Чем же им и заниматься-то?» — подумал Митю Христов.

Поглядев в глазок последней камеры Митю Христов никого не увидел в ней. Поспешно отпер дверь. Обежал взглядом все углы, заглянул под нары — никого. Смертника не было. Неужели убежал? Послышался какой-то шорох, и он только теперь поднял голову. Оперевшись руками и ногами в противоположные стены камеры заключенный взобрался к окну. Успокоившись, что смертник не сбежал, Митю Христов беззлобно сказал:

— А ну, слезай!

Тот опустился, так же упираясь в стены, цепь звякнула об каменный пол. Митю Христов вышел и запер дверь.

Немного спустя он вернулся в камеру со стремянкой, краской и кистью. Забравшись на стремянку он закрасил окошко, оставив только узкую полоску чистого стекла. Он был очень доволен, что в первый же день сделал нечто полезное. Вытерев руки, он сказал оторопевшему заключенному:

— Нечего ни волю глядеть, понапрасну себя растравливать.

Герган — это был он — открыл было рот, собираясь что-то сказать, но тут Митю Христов узнал его и протянул ему руку:

— Здорово, земляк!

Он прислонил стремянку к стене и взгляд его остановился на переброшенной через плечо цепи, затем скользнул по ней вниз, к худой лодыжке Гергана, которую охватывал железный хомутик с заклепанными ушками. Затем он сочувственно произнес:

— Меня не было в городе, когда тебя судили, я об этом после узнал… Стало быть, ты еще живой…

— Живой, — ответил Герган, не зная радоваться ли ему этой встрече или нет.

— Вот как довелось встретиться, — продолжал Митю Христов. — Земляки мы с тобой, может, я тебе чем-нибудь и помогу. Скажи, чего тебе надо?

— Если можешь бумаги мне дать, я тебе по гроб буду благодарен.

— Это можно… А на что тебе бумага-то?

— Мысли свои записывать, — пояснил Герган.

— А на что тебе мысли записывать? — удивился Митю Христов.

— Чтобы сохранились.

— Ишь ты! — в недоумении произнес Митю Христов. — Помню, отец мой покойный, когда дом собирался строить, сырой кирпич черепицей покрывал, чтобы его дождем не размыло, сохранить его, значит, хотел. Это я понимаю. А мысли — для чего их тебе сохранять?

Митю Христов взял стремянку на плечо и, обернувшись в дверях, произнес:

— Бумаги я тебе дам, потому как мы с тобой земляки.

Герган шагнул к нему, чтобы пожать ему с благодарностью руку, но тот уже повернулся к нему спиной и вышел. Замок щелкнул.

Войдя к себе, Митю Христов заметил на столе сложенную бумажку. Развернул ее, подошел к окошку и увидел, что это телеграмма. Брат звал его в село, сообщал что мать их тяжело больна.

«Поеду домой!» — подумал он и лег отдохнуть, набраться сил перед дорогой.

*

«Эх, кабы его помиловали!» — подумала Вагрила, но все-таки достала из сундука ненадеванную белую рубаху, встряхнула ее, завернула в бумагу. Сделав пакет, она написала адрес тюрьмы, но тут ей вдруг стало жутко. А вдруг его и впрямь помилуют? Она положила пакет в сундук. Несколько раз она доставала его, собираясь отправить, но каждый раз снова прятала.