Люди песков (сборник)

— А-а, не спрашивай! — Садап с досадой отодвинула пиалу с недопитым чаем. — В Каракумах тяжелый снег, отары остались без кормов. Машины пока пробиться к ним не могут. Ну и, конечно, все теперь валят на нас. Не обеспечили… Не предусмотрели… Кстати, верблюжоночек, учти: там сейчас очень холодно. Если тебе придется поехать, обязательно надень валенки и меховую безрукавку…

В позапрошлом году я заработал ангину, выпив в жару залпом три бутылки ледяного пива. С тех пор Садап считает, что у меня слабое здоровье, и очень следит за тем, чтобы я не простудился. Правда, про пиво я ей ничего не сказал, чтобы она не ругалась.

Утром меня вызвали к главному. Я шел по коридору и привычно косился на стенд, где вывешивались лучшие материалы. Совсем еще недавно здесь висел мой радиорепортаж из серии "Герои наших дней". Для меня это, конечно, было событием; первые дни я искал любой предлог, чтобы пройтись по коридору мимо стенда. Друзья поздравляли, добродушно посмеивались: "Вот идет ас эфира!" — "Ас кефира!" — скромно отшучивался я, чтобы все знали: зазнаваться не собираюсь. Тем более что заслуга моя тут была совсем невелика, все дело оказалось в герое репортажа Мерете Касаеве. Я только записывал то, что он мне рассказывал.

Главный разговаривал по телефону.

— Да. Понятно. Наперекор стихии. Героизм животноводов. Репортаж о передовом опыте. Да, посылаем… В Каракумах тяжелый снег, — положив трубку, сказал он мне. — Поедешь к Касаеву, расскажешь, как успешно справляются чабаны с трудностями, со стихией. А то у некоторых иастроения панические появились. Впрочем, ты, кажется, кумли? Значит, объяснять не надо…

Объяснять мне действительно ничего не надо было. Половину своей жизни, первые тринадцать лет, я провел в песках. Но Каракумы остались не только в моей памяти, они живут во мне так же властно, как и прежде, когда я жил в них. Я и сейчас не чувствую себя гостем в пустыне. Мне знакомы почти все колодцы, известно большинство такыров. Помню по именам множество людей, работающих здесь. Я уехал из пустыни, они — остались. Но в моем паспорте, в графе "Место рождения", значится наш крохотный кош, и в своей коротенькой биографии я всегда с гордостью пишу: "Родился в Центральных Каракумах". С гордостью — потому что все знают: пустыня не любит слабых, изнеженных, она признает лишь смелых, сильных, настойчивых…

Признаться, мне было очень приятно, что наш главный помнит: я — кумли, мне ничего не надо объяснять! Я хорошо представлял себе положение. Даже старики не помнили такой суровой снежной зимы. Со вчерашнего вечера тревога за судьбу моих земляков, желание помочь им не оставляли меня. Я готов был ехать куда угодно. А тем более к Мерету Касаеву!

Я словно бы увидел его — коренастого, крепкого, еще не старого — первая седина на висках, полного той спокойной уверенности, которая не подавляет, а, наоборот, передается другим. Чем больше я думал о предстоящей командировке, тем больше успокаивался, вспоминая этого человека, с которым познакомился совсем недавно и который оставил в моей памяти, несмотря на кратковременность знакомства, заметный след.

Разумеется, я знал о нем и раньше, а на одном из совещаний не удержался, подошел после выступления, сказал, что давно не слышал такой дельной речи.

— "Верблюд говорит, ишак говорит… Каждый по-своему и все — дельно! Кто слышит?" — засмеялся Касаев, лукаво подмигнув мне. — Приезжай, сам все увидишь, потом расскажешь. У тебя голос вон какой… Далеко разносится! — Он с уважением пощелкал по футляру моего магнитофона, перекинутого через плечо.

Через месяц — раньше не удалось — я приехал к нему. К сожалению, ненадолго; командировку выписали на два дня, я задержался на четыре, потом в редакции мне влетело, бухгалтерия отказалась оплачивать перерасход. Но какое это имело значение? Победителей не судят: мой репортаж о Мерете Касаеве две недели висел на стенде лучших материалов.

2

На этот раз сборы были короткими. Я только успел забежать домой, позвонил на работу жене, наскоро проверил магнитофон, взял запас сигарет и помчался на аэродром. Через час вертолет доставил нас в Центральные Каракумы, в Кизылтакыр. Здесь размещался штаб, созданный для помощи животноводам.

Председатель штаба, смертельно уставший человек, с заросшим щетиной, опухшим от недосыпания лицом, встретил меня неприветливо и сразу огорошил:

— Как вы доберетесь до отар? Машины даже к нам еще не пробились.

Это я знал и без него. Мы видели их сверху, с вертолета, — цепочку грузовиков, темнеющих на снегу, впереди — два бульдозера, прокладывающих дорогу. Мы заметили их в самом начале полета, перед нами лежали еще многие километры снежной целины.

Непрерывно звонил телефон. Ашхабад спрашивал, советовал, сообщал новости. Начальник штаба встряхивал головой, из последних сил борясь со сном, отвечал: "Направьте сено в дальние отары… Не забудьте теплую одежду…"