Люди, принесшие холод. Книга 1. Лес и степь

Как они с Кожиным не убили друг друга в дороге – один бог знает. Сразу же после возвращения, в Петербург полетели доносы, жалобы и рапорты – как от одного, так и от другого. Масла в огонь подлил и вернувшийся Салманов, сообщивший Бековичу, что по его сведениям, астрабадский хан никаких преград Давыдову не ставил. Более того – выслал навстречу дорогим гостям представительную делегацию для торжественной встречи. Но Кожин ни сам на берег не сошел, ни Давыдова не пустил. А когда обескураженные персы, прождав несколько часов, в недоумении удалились, зачем-то напал на пасшееся на берегу стадо буйволов, и, перестреляв половину, загрузил несколько туш на борт и уплыл восвояси. Бекович в письме к генеральному ревизору Василию Никитичу Зотову уже не стеснялся в выражениях: «Порутчик Кожин взбесился, не яко человек, но яко бестие» и «пакости великия делал к повреждению дел моих».

Кожин тоже в долгу не оставался и в своих доносах заявлял, что все доклады Бековича о найденном сухом русле Дарьи – чушь собачья, князь принял за устье обычные складки местности и, следовательно, никакого проку в задуманном походе не будет. Справедливости ради надо добавить, что плававший вместе с Кожиным и Давыдовым в Астрабад поручик Федор Исингилдеев, оставшийся в Красных водах и оказавшийся в числе немногих выживших, позже в своих показаниях подтверждал версию Кожина и опровергал Салманова. В общем, кто из них был прав, а кто нет – сейчас, боюсь, уже концов не найти.

Меж тем пришла весна и принесла тревожные вести.

ГЛАВА 8. И слово, и дело

Первыми прислали весточку посланные в Хиву Святой и Воронин. Они сообщали, что дела обстоят не очень благополучно. Они все-таки добрались до Хивы после тяжелейшего зимнего марша – верблюд Святого пал и половину пути тот шел по снегу пешком – и попали, как выяснилось, из огня да в полымя. Хивинский хан послов принял очень нелюбезно, больше месяца они ждали аудиенции, сидя «под караулом», при встрече же хан подарки и письмо Бековича взял, но ничего ободряющего послам не сказал. Теперь они вновь сидят под замком, об отправке домой «и речи нет», а, главное, в Хиве ходят упорные слухи, что Бекович идет к ним не посольством, а войной: «Слышно нам, которые из Астрахани приехали торговые люди: русские, бухарцы, татары юртовские, сказывали нам, что де, посылал Хан в Бухару и к каракалпакам, и во все свои города, с известием: чтобы были все в готовности и лошадей кормили. В Хиве также посол калмыцкого Аюки-хана, Ачиксаен-Кашка. Хан с ним посылает к Аюке своих послов».

Мстительный Аюка, как считают многие исследователи, вел двойную игру. Именно его люди уведомляли хана Шир-Газы обо всех шагах Бековича, настраивая хивинцев против русских. Но при этом, чтобы не попасть под подозрение, хитрый калмык обезопасил себя и с другой стороны – еще до сообщения послов прислал письмо Кожину, в котором сообщал: «Послали письма, ваши служилые люди едут в Хиву, нам здесь слышно, что хивинцы, бухарцы и каракалпаки сбираются вместе и хотят на служилых людей итить боем». Высказывал он опасения и за судьбу планируемого похода, дескать, по пути следования отряда «воды нет и сена нет, государевым служилым людям как бы худо не было, для того чтобы я знал, а вам не сказал, и после на меня станут пенять».

Судя по всему, это письмо стало последней каплей, и буквально накануне выхода отряда в путь Кожин решился на открытый бунт – наотрез отказался участвовать в обреченной, на его взгляд, экспедиции. Бекович заявил, что за дезертирство берет его под стражу и под конвоем отправляет к царю – пусть Петр его судьбу решает. Кожин, не менее взбешенный, в ответ выпалил, что к государю отправится с огромным удовольствием и обо всем царю доложит. Но ночью так и не взятый под караул «морской порутчик» скрылся. Бекович объявил дезертира в розыск и сообщил оставшемуся в Петербурге генеральному ревизору Василию Зотову, что Кожин из Астрахани бежал неведомо куда и просил принять меры к поимке и задержанию.

Но на самом деле Кожин никуда не бежал, а скрывался здесь же, в Астрахани. Следующей же ночью он явился к астраханскому обер-коменданту Чирикову и произнес слова, страшнее которых в те времена в России не было: «Слово и дело».

Поручик Александр Иванович Кожин обвинял князя Александра Бековича Черкасского в самом страшном злодеянии, которое только могло было быть – в измене государевой. Он утверждал, что все сообщения Бековича о найденном устье Аму-Дарьи – ложь, которая потребовалась кабардинцу для выполнения злодейского плана: получить под свое начало войско, а затем перейти с ним на сторону хивинцев.