Люди, принесшие холод. Книга первая. Лес и степь

«Однако переводчик Тевкелев остался быть в сумнении, не уповая на то Букенбая-батыря обнадеживание, что все киргисцы ненасытным оком, что ни увидят, желали б захватить, а он из всех один на то не склонился и не пожелал, и не имеет ли каковой льсти и обману, и до времяни решил обходиться Тевкелев с ним политикою».

Глава 26 Курултай

К грядущему курултаю Тевкелев готовился загодя, деловито и обстоятельно — как к собственным похоронам. На следующий день после свидания с Букенбаем российский посланник уполовинил свой конвой. В Уфу, вроде как с посланием к губернатору, ушла ровно половина сопровождавших его лиц: пять человек дворян, пять человек казаков, да сотня башкир. С ними в дальний путь отправился и приблудившийся в первый день «казахский пленник», яицкий казак Яков Болдырь. Тевкелев с оставшимся конвоем вышел в степь проводить отбывающих, и долго стоял, молча глядя вслед уходившему в Россию каравану. Потом вернулся в свою гостевую юрту и записал в полевом дневнике резоны своего странного на первый взгляд поступка: «Дабы не все погибли».

И едва он положил перо, как полог юрты откинулся, и к российскому послу вошел незваный и нежданный гость — странный батыр Букенбай.

Поздоровавшись, гость молча опустился на корпача — тонкий матрасик. Жестом пресек попытку хозяина распорядится насчет чая, и опять испытывающе вперился глазами в Тевкелева. И по обыкновению своему лишь после паузы произнес фразу, которую русский посол ждал очень давно и боялся больше всего на свете:

— Все уже прибыли. Курултай будет завтра, татарин.

Обреченно выдохнувший Тевкелев открыл было рот, но Букенбай-батыр вновь жестом остановил его:

— Погоди, потом скажешь. Слушай меня внимательно, татарин. У меня нет для тебя добрых вестей. Я не знаю, что будет на курултае и чем он закончится. Скорее всего — ничем хорошим, народ очень сильно зол на Абулхаира и на тебя. Но ты не бойся, человек Белого царя — убить тебя я не дам. Больше ничего обещать не могу, а убить не позволю — на это моей силы хватит. Так что не бойся, татарин. Что бы там ни случилось — не бойся. Они страх почуют и тогда всей стаей на тебя кинутся. После этого мне будет гораздо труднее тебя отбить. Это все, что я хотел сообщить. Теперь, если тебе есть что сказать — говори.

После этой невиданно длинной для Букенбая речи у российского посланника сдали нервы, и все, что произошло дальше, он еще много лет вспоминал со стыдом. Первый и последний раз за эту экспедицию он сорвался и позволил себе проявить слабость. Выпустил свою неуверенность и страх наружу и облек их в слова. Излился этому странному малознакомому казаху, можно сказать — выплакался.

— Есть ли мне что сказать? Да, Букенбай, мне есть что сказать. Я первый раз в жизни не знаю, что мне делать. Поверь мне, казах, я давно уже не безусый юнец и кое-что в своей жизни видел. Всякое было, и со смертью я встречался не раз, иногда видел ее совсем рядом, в двух шагах. А сейчас — признаюсь только тебе — мне страшно. Страшно, потому что я не понимаю ни-че-го! Я не понимаю твой народ, Букенбай-батыр, я не понимаю, что такого ужасного я сделал, чтобы меня убивать. Не понимаю вашего отношения к людям, к гостям, наконец. Понимаешь? Страшна не опасность, вот это непонимание того, что происходит — вот что выбивает у меня почву из-под ног и делает меня слабым. Вот почему я ничего не могу делать. Я как будто повис в воздухе, и мне нужно хоть что-то, за что я смогу зацепиться. Повторюсь — я не понимаю твой народ. Аллах с ним, с уважением к послу, я знал куда еду, и не ожидал многого. Но с первого дня здесь все только и делают, что рвут меня на части, как козла на кокпаре,[103] и я не понимаю — есть ли здесь хоть один человек, которому я могу доверять. Ты единственный из встреченных мной, кто похож на нормального человека, и именно поэтому тебе я не доверяю больше всего.

Тевкелев шумно вдохнул и замолчал. А потом взглянул прямо в глаза этому странному батыру и продолжил:

— Букенбай, ты можешь дать присягу на верность Белому Царю? Не завтра на курултае, а здесь, сейчас? Чтобы мое сердце успокоилось, чтобы я знал, что завтра на этом вашем собрании я смогу опереться хотя бы на одного человека? Чтобы завтра я пошел туда без страха, как подобает мужчине. Пошел с гордо поднятой головой, а не с трясущимися коленками.

В воздухе повисло звенящее молчание, и Тевкелев чувствовал, как с каждым ударом сердца что-то внутри него натягивается все сильнее и сильнее — и скоро лопнет. А Букенбай-батыр, эта совершенная машина для убийства, вдруг улыбнулся. Улыбнулся первый раз — и какой-то удивительно солнечной, абсолютно детской улыбкой.