Люди рая

Ломалома оказалась красивым и благоустроенным поселком. Около многих опрятных мбуре с травяной кровлей росли цветы и зеленели тщательно подстриженные лужайки. В деревне были школа, две лавки, принадлежащие индийцам, выкрашенная белой краской методистская церковь и небольшой радиопередатчик, который обслуживал один местный житель. Ломалома всегда была важным пунктом. В середине девятнадцатого века северные острова группы Лау захватил тонганский вождь Маафу — один из самых выдающихся воинов Тихого океана. Он сделал Ломалому своей резиденцией и основал здесь большую тонганскую общину. Даже теперь часть жителей деревни с гордостью считает себя независимыми тонганцами. Позднее, когда Фиджи попали под власть британской короны, Ломалома стала резиденцией окружного комиссара, который управлял всеми островами Лау, и здесь сохранились официальные здания с корабельной пушкой около них. В настоящее время административный центр переместился южнее, на остров Лакемба, расположенный посередине группы Лау. Несмотря на это, Ломалома все еще сохраняет атмосферу важности и достоинства, что отличает ее от довольно ветхих и менее опрятных фиджийских деревень на других островах. Кроме того, здесь до сих пор живет мбули — назначаемый властями вождь, который управляет всем островом Вануа-Мбалаву. Мбули приветливо нас встретил, и в течение всего пребывания на острове мы были его гостями. Этот плотно сложенный угрюмый мужчина пользовался глубоким уважением всей общины. Он редко улыбался, а когда делал это из вежливости к нам, его улыбка была похожа на болезненную гримасу, поразительно быстро исчезавшую с лица. Нам его охарактеризовали как «сильного» человека, и, чтобы показать, каким образом он управляет и поддерживает дисциплину, один молодой мужчина рассказал мне следующую историю. Однажды мбули обнаружил нескольких человек, занятых изготовлением «домашнего пива» — запрещенного крепкого спиртного напитка из маниоки, ананасов, сахара и дрожжей, который кое-кто делает тайком. Мбули отколотил по очереди каждого нарушителя, и ни один из этих взрослых мужчин не осмелился оказать ему сопротивление.

Вождь отвел нам большую красивую мбуре посередине деревни, неподалеку от его дома. Полы в ней были устланы несколькими слоями панданусовых циновок, приятно пружинивших под ногами. Стропила и раскосы великолепной крыши были аккуратно связаны веревками из пальмовых волокон, и вся она опиралась на четыре свободно стоящие колонны из твердого дерева диаметром около двух футов. Обычно это превосходное здание использовали для деревенских сходок. Теперь там поставили для нас несколько кроватей и предложили располагаться как дома.

Мы были гостями мбули, но заботиться о нас пришлось, конечно, женской половине его семьи. К счастью, женщин в семье было много: жена, полная, веселая женщина; двоюродная сестра Хола, худощавая, с выдающимися зубами и постоянным булькающим смехом, на которой лежала почти вся стряпня; две дочери — Мере (Мэри) и Офа. Девятнадцатилетняя Мере была первой красавицей деревни. Ее волосы всегда были зачесаны о большой шар. К сожалению, теперь от этой прически многие фиджийки уже отказались. Мере выглядела очень застенчивой и в присутствии мужчин редко поднимала взор от земли. Однако временами, когда кто-нибудь отпускал шутку или острое словечко, она вскидывала глаза, блеснув небольшими зубками в лучезарной улыбке, которую все мужчины деревни находили очаровательной. Офа была моложе на два года и очень напоминала сестру, хотя ей не хватало уравновешенности Мере и на ее лице часто появлялась детская нерешительность. Хола готовила пищу в отдельной хижине рядом с домом, а Мере и Офа приносили нам кушанья, которые расставляли на покрытом безукоризненно белой скатертью столике высотой не более фута. Когда мы, поджав ноги, усаживались на пол и приступали к еде, девушки оставались у другого конца стола и отгоняли веерами мух. Хола готовила для нас весьма изысканные блюда: сырую рыбу в кокосовом молоке, вареных цыплят с ямсом, зажаренную на деревянных вертелах рыбу, маниоку, сладкий картофель, бананы, ананасы и спелые сочные плоды манго.

Нашим ближайшим соседом был толстый жизнерадостный мужчина с прирожденным дефектом речи, которого вся деревня с любовью называла Немой Уильям. На самом деле он не был немым, а лишь не мог правильно выговаривать слова. Он издавал множество выразительных звуков, которые сопровождал целой серией самых разнообразных энергичных жестов, и непрестанно закатывал глаза, что позволяло ему вести продолжительные и вполне понятные беседы. Что же касается нас, знавших по-фиджийски лишь несколько слов, то мы понимали его лучше, чем любого другого жителя деревни. Он почти каждый вечер заходил к нам в мбуре и услаждал наш слух рассказами о соседях в духе Рабле, заставляя нас смеяться до слез.