Люди с чистой совестью

Помню первое совещание командиров ковпаковского соединения, на котором мне пришлось присутствовать. Шел разбор боя в селе Пигаревке.

В этом бою партизаны разгромили вражеский батальон, но и сами понесли значительные потери. Раненых — около сорока человек, были и убитые.

— Сколько помню, никогда таких потерь не было, — виновато говорил мне Ковпак. Чувствовалось, как тяжела ему эта утрата.

Разбор начался с доклада начштаба, затем выступали командиры. Ковпак, не дожидаясь конца, взял слово. Это была не речь, не выступление, а какой-то особый разговор по душам, разговор страстный и сильный. Кто-то из командиров, анализируя неудачи, говорил о недочетах организации боя.

Ковпак перебил его:

— Недостатки — это наша кровь, трусость — это наша кровь, глупость — тоже кровь наша, товарищи… — Аудитория стихла. — Вот ты говоришь, в своих стреляли… Свои стреляли, это верно, ночью все может показаться… Но там совсем не тот недочет… А вот что ты тут нам очки втираешь? — обратился он к командиру конотопокого отряда. — А ну, говори еще раз…

Командир встал и стал докладывать.

Ковпак слушал внимательно, а затем вскипел:

— От же не люблю брехни… Брехня мне — нож в сердце! — И, выстукивая рукой с покалеченными пальцами по столу, отчеканивал: — Каждый партизан и партизанка знают, що мы за правду боремся. Я сам это слово каждому в отряде при приеме в мозги вколачиваю… И Семен тоже… Приучать надо людей по правде жить, правду говорить, за правду бороться… А ты…

И снова стали говорить командиры.

Старик слушал внимательно, иногда бросал реплику.

И когда командир конотопцев взял слово и стал поправляться, Ковпак бурчал себе под нос:

— Бреши в одну стежку.

Разговор заканчивал Руднев. Это было, видимо, установившейся традицией. В отличие от Ковпака, он никогда не говорил о явных отрицательных поступках или провинившихся людях. Он просто умалчивал о них, но так, что все видели и чувствовали презрение ко всему, что тянуло нас назад. Он давал понять, что это было для них чуждым… Но в хорошем стремлении люди тоже иногда делают ошибки. Вот это Руднев умел, как никто, подмечать, мягко и настойчиво, во-время остановить, выправить человека. Помню, именно на этом совещании он сказал:

— Есть люди отважные. Но у них изъян: они делают одолжение родине и товарищам своей храбростью и борьбой. Борьба с врагом — это твой долг перед родиной, а храбрость — долг перед твоей совестью. Мы не нищие, и нам не нужны подачки.

Крепко критиковал он безрассудство одного командира, который неправильно повел свой взвод, поставил людей под кинжальный огонь пулеметов, а затем, когда понял свою ошибку, бросился на пулемет и погиб.

— Что же сейчас критиковать, Семен Васильич, — заметил Базыма, — мертвых не подымешь…

— Неверно, — сказал комиссар задумчиво. — Неверно, Григорий Яковлевич. Мертвым тоже не прощают ошибок.

— А почему, я вас спытаю? — подхватил, оживившись, Ковпак. — Вот я вам зараз скажу, почему. Чтоб живым не повадно было спотыкаться. Понял? То-то..

Жестокие слова, так мне тогда показалось, но потом я много раз убеждался, как они справедливы.

Вот какими были эти два человека, с которыми судьба свела меня, беспартийного интеллигента, в августе 1942 года. И, сказать по правде, я не в обиде на свою судьбу.

А было это так. Приехав еще раз в отряд, поговорив с Рудневым и ближе познакомившись с ним, я сказал Ковпаку, подошедшему к нам:

— Ну, диду, принимайте меня в партизанскую академию.

Старик, прищурившись, посмотрел — на меня и ответил:

— Дило твое, только, смотри, не обижайся!

И помахал перед моим носом нагайкой. Руднев засмеялся и похлопал меня по плечу.

9

В это время вернулась из разведывательного рейда группа автоматчиков под командованием Бережного, которая была подчинена мне. С этой группой, состоявшей из восемнадцати автоматчиков и двух радистов, мы и влились в отряд Ковпака, образовав тринадцатую роту.

Когда начальник штаба Базыма объявил мне мой номер, я подумал: «Ну, верно дело пойдет успешно, число «тринадцать» у меня везучее».

Через несколько дней Ковпак улетел в Москву, а вместе с ним и ряд других партизанских руководителей. Они были первыми ласточками партизанской земли. Москва принимала их тепло, радостно.

Политотдел Брянских лесов немедленно по возвращении командиров из Москвы провел среди командного и политического состава беседы о задачах, поставленных правительством и лично товарищем Сталиным на этом совещании. Основой служили записки или личные рассказы товарищей, имевших счастье побывать в Кремле. В политотделе мне удалось просмотреть как-то живую запись одной из таких бесед участника исторического совещания Героя Советского Союза Ромашина.