Люди с чистой совестью

— Я разумею, що хочет от меня пан начальник. Я знаю, что вам треба. Но прежде хочу говорить с вами на четыре ока (он говорил: «на штыри ока»), — и оглянулся, подмигнув на часовых.

— Ну, давай на четыре ока.

Мы отошли в лес.

— Я понимаю пана начальника. Можете, що хочьте со мной робыть, но до немца я не пойду. Я знаю, куда пошел пан Ковпак. И выведу вас. А щоб вы не сомневались, я расскажу вам про себя такое. Есть у Мыколы Струка три сына, самого меньшего тем летом герман до его дейчланда на шахты погнал; серадущего сына недавно полицаи забили, а старшего сына еще до войны в Армию Красную призвали. Вот его портрет.

Старик снял шапку и, порывшись в подкладке, показал фото сержанта, стройного и подтянутого, сфотографированного на фоне гор.

— Прочитайте, що написано на этой карточке, — улыбнулся Мыкола Струк.

На обороте значилось: «Сержант Иван Струк, апрель 1941 года. Город Гори Грузинской ССР».

Вытерев шапкой набежавшую слезу, старик говорил:

— Рассудите сами, как мудрость ваша. Служит старший сын Мыколы Струка в городе Гори, на Кавказе. А теперь сами решайте, можете вы мне верить или нет.

Он поднял на меня свои умные глаза, полные слез. Я понял по глазам старика, что привело его к нам.

И я не колебался больше…

45

Вечером того же дня вернулась разведка, предводительствуемая Струком. Она вывела нас по горному кряжу к головному отряду, стоявшему в лесу под названием «Урочище Черный поток».

Немцы не трогали Ковпака второй день. Люди отдыхали.

Я отрапортовал командиру, лежавшему у костра. Он выслушал меня полулежа на земле. Сзади стояли Базыма и остальные штабники.

— Ладно, ступай, — устало сказал Ковпак.

Я подошел к Базыме и тихо спросил:

— А где комиссар?

— Так вин же с тобой, Петро. — хрипло сказал Сидор Артемьевич.

Я взглянул на Базыму. Начштаба, охватив левой рукой тонкую грабовину, смотрел на меня в упор, не моргая.

— Как со мной?

— С тобой, говорили хлопцы! — крикнул Ковпак.

— А я думал — с вами, — с ужасом, начиная понимать, какое лихо стряслось над нами, прошептал я.

Ковпак рывком подошел ко мне.

— Ты що мелешь? Говори толком! — вдруг вспыхнул Ковпак.

Только в первый раз за полтора года он говорил эти гневные слова шепотом. Я почувствовал, что он держит меня за шиворот и трясет и ругается умоляюще и безнадежно.

Затем, отпустив меня, командир зашагал прямо мимо костров, мимо бойцов и скрылся в лесу.

— Нет комиссара с нами, — шепнул мне Базыма.

Я много видел горя на своем веку: остался трехлетним мальчуганом без отца; на моих руках, когда мне было всего двенадцать лет, умерла мать. Я видел скорбь людей в жизни и изображение ее на полотнах мастеров, но лицо Григория Яковлевича, освещенное догоравшим костром, врезалось мне в память на всю жизнь. Теперь уже не было надежды. «Комиссара нет с нами…» — говорили глаза, морщины, губы Базымы. «Нет Семена Васильевича! Нет!»

Но отряд был жив. И надо было жить, бороться, двигаться дальше.

Как все эти два года, прошедшие в тылу врага, верный своим привычкам Базыма записал в памятную книжку: «Как выяснилось впоследствии, противник до 24.00 3.8.43 с направления гор. Делятин и Коломыя в районе села Ослава Белая подбросил живую силу на 96 автомашинах, общей численностью до 1000 человек, где и занял оборону. Данные такой обстановки для командования в/части были совершенно неожиданны.

В бою 4.8.43 пал смертью храбрых комиссар 4 СБ т. Шульга и пропал без вести комиссар в/части генерал–майор т. Руднев Семен Васильевич.

Всего в бою под Делятином и в самом городе уничтожено солдат и офицеров противника 502 человека, автомашин — 85, танков — 2, мотоциклов — 3, велосипедов — 2, складов — 2, гараж — 1, железнодорожных станций — 1, железнодорожных эшелонов — 1, железнодорожных мостов — 2, шоссейных мостов — 3. Взято трофеев: минометов — 2, станковых пулеметов — 5, ручных пулеметов — 10, винтовок — 15, пистолетов — 35, патронов — 11 000».

Но это писалось для истории, потому что жили и боролись мы для будущего. А в настоящем снова и снова перед командирами вставал вопрос о военной хитрости. И уже без всякой подсказки с моей стороны многими овладела мысль о Давыдовском маневре. Мы с Базымой, как бы боясь потревожить память комиссара, не упоминали о нашем плане ни единым словом. Но мысль упорно возвращалась к тому же. Сказав первое слово, Григорий Яковлевич замолк. Мне казалось, он вспомнил лежащего на спине с закинутыми под голову руками Семена Васильевича и тень самолета на его лице и крик душевной боли: «Нет, не это, только не это!»

Но упрямая живая мысль снова и снова возвращалась к постылому, но спасительному маневру. Нет, мы не видели другого выхода.

Доложили свои соображения Ковпаку.

Старик долго и внимательно слушал. Затем, помолчав, сказал коротко:

— Робить. Я согласен.

Весь день штаб лихорадочно трудился. Мы разрабатывали маршруты, разбивали соединение по группам. Их было шесть.

Первую поведет Ковпак с начальником штаба Базымой, вторую — Матющенко со своим штабом, третью — Павловский с Горкуновым, четвертую — Кульбака с Лисицей, пятую — Кучерявский и Воронько и шестую — я с Васей Войцеховичем.