Люди с далекого берега

Взглянув на рисунки, я убедилась, что ученики меня не поняли: каждый нарисовал дом в перспективе, с точками схода линий прямых и ровных, проведенных по линейке, рисунки были такими же безликими, как здание этой школы. Ни один не проявил фантазии или просто желания нарисовать как в жизни. Ни один дом на рисунке не походил на дома в поселке. Все изобразили строение с покатой крышей, которая как бы устремлена к некоей точке на воображаемом горизонте, в то время как все дома в Балине были с плоскими крышами.

Интересно, в чем моя ошибка? Однако давать новое задание было уже поздно. В следующий раз попытаюсь объяснить им иначе. Это я стараюсь научиться понимать местный диалект, но ведь они-то мою речь не всегда понимают. Пытаясь восстановить все, что я им сказала, попробовала точно вспомнить все свои слова: «Пожалуйста, как хотите… не смущайтесь, если… Если у вас есть вопросы…» Я не могла припомнить, чтобы здесь кто-нибудь употреблял такие обороты. Они сами сказали бы как-нибудь иначе. Лучше бы я оказалась иностранкой. Тут уж сразу же было бы ясно, что мы говорим на разных языках. А тут, когда говоришь как будто на том же языке, а тебя не понимают, поневоле станешь в тупик.

Стараясь употреблять слова, которые, как мне казалось, были наиболее распространенными и обычными, я предложила им нарисовать рядом с их безликим домом людей, собак, цветы или кустики, но никто не внял моему совету. Не вполне понимая, чего от них хотят, они решили не рисковать и нарисовали дом, следуя тому стандарту, которого придерживался их предыдущий учитель мистер Крю. Только Мэри Джозеф осмелилась изобразить на окнах занавесочки. Недаром она слыла неисправимой индивидуалисткой. Ученики мои вели себя на удивление примерно. Собираясь на урок, я очень волновалась, обдумывая, как поступить, если я столкнусь с грубостью или неповиновением, и что мне делать с болтунами и лентяями. Но ничего подобного я не обнаружила. Они со мной даже не заговаривали. Видимо, «хорошим» учеником здесь считается тот, кто всегда молчит и не задает вопросов.

Тогда я решила, что нужно налаживать контакт с каждым в отдельности. Я принялась расхаживать по рядам, останавливаясь возле тех, кому явно что-то не давалось. Но и эти ученики с неизменной вежливостью утвердительно кивали, когда я их прямо спрашивала, поняли они меня или нет. Мне очень хотелось узнать, что они думают о моем задании, показалось ли оно им интересным или, наоборот, скучным, может быть, им хотелось чего-то другого.

Приобщая детей к изобразительному искусству, можно полагаться только на интуицию. Преподаватель не в силах держать под контролем тот мозговой центр, который направляет движения руки, держащей кисть или карандаш. Единственное, что может сделать преподаватель, — это научить учеников видеть, внимательно рассматривать окружающие предметы и потом запечатлевать эти зрительные образы с помощью карандаша или кисти на бумаге и на холсте, используя в качестве материала глину, дерево или пластмассу. Словом, любым способом изображения, которым владеет этот преподаватель. Совершенно очевидно, что никто до меня ничему подобному их не учил.

Я просмотрела несколько ученических тетрадей, на обложках которых было выведено: «Изобразительное искусство». Неужели этот набор геометрических рисунков, плоских и лишенных эмоциональной окраски, точно сам мистер Парди, — подходящее занятие для детей, которые смеялись и распевали песни у меня на кухне, выдумывали невероятные истории? А где на этих рисунках лодки и пристани? Или рыбаки в прорезиненных робах? Или рыбы, которых они ловят? Или дома, столы и стулья, что стоят у них на кухнях?

Часы показывали без пяти четыре. Я не знала, как мне закончить урок и отпустить детей по домам. Просто собрать свои вещи и выйти из класса? А вдруг они снова встанут навытяжку передо мной, как перед какой-то царственной особой, ожидая, чтоб я первой вышла из класса?

— На следующей неделе, — начала я, и тут же все взгляды устремились ко мне, — я принесу предметы, которые вы будете рисовать. Я разложу их перед вами, и вы будете рисовать то, что видите.

Не проронив ни слова, они продолжали смотреть на меня.

— Есть у кого-нибудь карандаши для рисования? — спросила я. — Например, угольный или карандаши с мягким грифелем два-М или четыре-М?

И тут они, к моему удивлению, оживились. На следующий день трое учеников открыли парты и извлекли наборы цветных карандашей. Откровенно говоря, на это я не рассчитывала. Однотонность цветных карандашей не очень-то подходит для того, чтобы научить детей пользоваться различными оттенками. И все же сам факт, что кое-кто из школьников проявил интерес к моему предмету и по собственной инициативе приобрел рисовальные принадлежности, был отраден. Однако ни один из моих учеников даже не слышал о том, что существуют карандаши с мягким грифелем.