Люди с далекого берега

Итак, бесстрашная, как заклинатель змей, я двинулась домой. Половинка луны освещала неровную дорогу. Ни в одном окне не горел свет, впервые меня не провожали взглядами из окон. Прямоугольники домов вместе с падавшими от них тенями образовали шахматное поле из серых, черных и темно-красных клеток. Спящая на крыльце собака приоткрыла глаз, глянула на меня, но лаять не решилась. Море за домами было темным и спокойным. До самого горизонта бежала по воде светлая дорожка лунного света. Картина была сказочно красивая. Такой не увидишь нигде в мире.

19

На карточные посиделки меня больше не приглашали. Видимо решили, что я туповата, вроде Элайса. А того обнаружили на следующий же день — живой и невредимый, он преспокойно плыл по течению в своей лодке.

Тем не менее я все больше и больше осваивалась среди женщин Собачьей Бухты. Они привыкли считать меня каким-то недоразумением, птицей из чужой стаи. Я никогда не стану для них своей, но все же моя непохожесть перестала отталкивать их.

Весной, через шесть лет после рождения четвертого чада, у Мелиты и Дэна Куэйла-младшего родился пятый ребенок. Едва Мелита с новорожденным прибыли из больницы домой, к ним повалил поток посетителей. Малыша назвали Дэниелом (Дэнни), как отца и деда.

В честь отцов и дедов здесь часто называют новорожденных. Первый сын в семье Куэйла-младшего был назван в честь прадеда, покойного Джона Куэйла, которого после смерти величали не иначе как «бедный дедушка Джон». Второго сына назвали Лероем в честь отца Мелиты. Считалось, однако, что только мальчишки должны наследовать эту традицию. Девочек в поселке называли самыми различными именами, скажем, называли именем красивого цветка, редкого драгоценного камня или в честь какой-нибудь звезды экрана.

Бабушка новорожденного, Лиззи Куэйл, каждый день деловито, словно челнок, сновала от своего дома к дому сына. Всю свою жизнь она лишь одним и занималась — проблемами своих детей. Можно было только удивляться ее выносливости: ей было за пятьдесят, а в доме подрастало семь дочерей да еще сын. Но это была лишь половина выращенных ею детей. Когда Лиззи ходила еще в невестах, она уже знала, что ее ждет: надо рожать детей, надо продолжать род. Так уж повелось еще с той поры, когда дети часто гибли от неизвестных болезней, женщины часто умирали от родов и много юношей и мужчин находили свою гибель в море. Я часто думала: сколько же страданий выпало ей, прошедшей через шестнадцать беременностей и родов, перенесшей столько жизненных тягот…

А может, она предпочла бы жизнь вроде моей, с бесконечной учебой, переездами, с честолюбивыми замыслами, которые мои родители и учителя воздвигали передо мной? С моим поздним замужеством и с тем, что у меня нет детей? Сдается мне, что ни за что на свете она не поменялась бы со мной местами.

Лиззи и Дэн-старший могли гордиться своими шестнадцатью детьми. Все они выросли работящими и бережливыми, с раннего детства познав трудности жизни. Только один Чарли был в семье белой вороной. Внешне он был не лишен фамильных черт — чуть приземистый и шире в кости, чем его старший брат, Дэн-младший. Жил Чарли в дальнем конце Собачьей Бухты в маленьком запущенном домишке, с которого, как обгоревшая после загара кожа, отслаивалась розовато-оранжевая краска. Это был семейный бунтарь: единственный из Куэйлов, кто принимал участие в неудачно закончившейся забастовке 1958 года. С тех пор Чарли не удавалось найти в поселке постоянную работу.

Дэн-старший, мастер в упаковочном цехе и к тому же член совета поселка, не слишком ладил с сыном, он не разделял его радикальных взглядов. Год, а может и больше, Чарли с женой Бланш и двумя детьми жили на пособие по безработице, но их родственники старательно обходили эту тему. Если родители, братья или сестры мимоходом, ненадолго заглядывали к Чарли, то ни заводские дела, ни жалованье рабочих рыбозавода не обсуждались. Говорили в основном о погоде, о детях, о болезнях, о том, кто умер.

В семье Куэйлов рыбаков не было. В молодости Дэн-старший выходил в море матросом на разных судах, но до тех пор, пока ему не перевалило за сорок. Тогда-то ему удалось найти постоянную работу на рыбозаводе и осесть на берегу. Вот почему ни один из его четырех сыновей не овладел ремеслом рыбака, которое обычно передается от отца к сыну.

У Эзры Роуза все было наоборот — шестьдесят лет ловил рыбу и обучил этому делу обоих своих сыновей, но они еще в юности уехали из поселка и так и не возвратились. Эзра знал, где водится рыба, и часто хвастал, что носом ее чует. Но ему давно уже шел восьмой десяток, и старик понимал, что одному ему рыбу не ловить — слишком он стар, надо, чтобы в лодке рядом был рыбак помоложе. Мне думается, что Эзра, как никто, вошел в положение безработного Чарли Куэйла, и вот Чарли, которому было уже за тридцать (по годам уж давно не ученик), перенял опыт у старого рыбака.