Люди скорой. Честные истории о том, как спасают жизни

А потом он включил фонарик, луч прорезал темноту, и мы увидели, что женщины нет. Мы мгновенно поняли, на что смотрим. Женщина была на месте, но под водой – серое лицо, широко распахнутые глаза, распущенные волосы, плавающие вокруг, словно щупальца морской анемоны. Женщина лежала совсем рядом со мной. Если бы я протянул руку, то мог бы ее коснуться. Мы втроем вытащили ее на камни. До сих пор помню запах серы, горячую воду источника, холодный воздух, клубящийся вокруг нас туман. Казалось, что мы попали в облако. Пять шагов в любую сторону – и пропадешь.

Свет был только у мужа той женщины. Налобный фонарик. Помню его тонкий луч. Он был таким четким, таким плотным, таким узким, что, казалось, можно протянуть руку и схватить его. Луч метался в тумане, а мужчина раскачивался на коленях и кричал. Лицо женщины то появлялось, то исчезало во мраке. Я выхватил фонарик у ее мужа и осветил ее лицо. На меня смотрели глаза с расширенными зрачками. Зрачки на свет не реагировали. Плохой знак.

Я все помню как сейчас.

Помню, как думал: «О нет! Нет, нет, нет!» Но я не мог ничего сделать. Мы не могли вызвать помощь – чтобы добраться до ближайшего телефона, нужно было проехать шестнадцать миль^[25] по проселочной дороге, а потом еще час по трассе до городка с двумястами жителями. Даже если бы мы могли позвонить, это никого не спасло бы.

Женщина уже была мертва.

Помню, каким тяжелым было тело, когда мы вытаскивали ее на берег. Оно было горячим, очень горячим – слишком долго она пробыла в источнике. Помню, как поникла ее голова, когда мы вытащили ее и положили на камни. Помню, как ревела река.

Помню, как кричал ее муж. Помню, как мой друг снова и снова выкрикивал ее имя. Помню, как метался в тумане луч фонарика, словно он, как и мы, сошел с ума.

Нас охватила паника.

А потом случилось это.

Я вспомнил, что это моя работа.

Что это я.

И вдруг страх прошел.

Я опустился на колени рядом с телом и стал щупать пульс. Пульс был. Частый, такой частый, что я не мог сосчитать. Но он был. Я потянул челюсть женщины вперед, подведя снизу указательный и средний пальцы. Этот прием я выполнял огромное количество раз. Моими пациентами были старушки, мужчины среднего возраста, покрытые кровью подростки – даже недоношенные новорожденные, которые помещались на ладони.

Я потянул ее челюсть вперед, освобождая дыхательные пути, и изо рта ее хлынула вода. Вода лилась по камням, и над ней поднимался пар – словно из женщины выходил какой-то таинственный яд.

Я ждал.

И вдруг раздался вдох. Хриплый, неровный, нечеловеческий вдох.

Но это был вдох.

Женщину начало рвать. Вода выходила из ее легких и желудка галлон за галлоном. Вода текла по камням у моих босых ног, и от камней поднимался пар.

Я не слышал больше криков ее мужа и рева реки. Я не чувствовал ледяного воздуха. Я не замечал больше ничего – только эту женщину, которая стала моей пациенткой.

Я сильно ударил ее по спине ладонью. Болевое стимулирование вызвало еще один вдох. Это было словно первый вдох младенца, когда его шлепают по ягодицам. Женщина закашлялась, ее продолжало рвать водой.

Я наклонился к ней. Я точно знал, что нужно сказать:

– Дыши, если хочешь жить.

И, к моей радости, она стала дышать. Она сделала еще один вдох в перерыве между приступами рвоты.

Я считал секунды между вдохами.

Сорок. Плохой знак.

Я снова ударил ее по спине. Звонкий шлепок прорезал тишину ночи.

– Дыши, или умрешь!

Она сделала еще вдох.

Муж понял, что происходит. Он вцепился в ее плечи и закричал:

– Не бросай меня! Дыши! Дыши! Дыши!

И она задышала.

Эту реанимацию можно было сравнить с попыткой поймать десятитонного синего кита на паутинку. Одно неверное движение, и паутинка лопнет, а женщина уйдет на глубину и навечно покинет этот мир.

Но она не уходила. Паутинка держала ее. А мы поддерживали ее спину.

Вдох.

Еще один.

Еще один.

И тут я почувствовал, как мне холодно. Мы стояли в тумане, совершенно мокрые. Вокруг было темно. Женщина билась на камнях.

И тут меня охватил страх. Женщина пробыла под водой слишком долго. Вернув ее к жизни, я не оказал услуги ни ей, ни ее мужу. Может быть, я вернул пустую оболочку, которая проживет еще пятьдесят лет в доме для безнадежно больных? Может быть, она теперь будет дышать через трубку, ее будут кормить через трубку, она будет лежать в подгузнике, а на спине и ягодицах образуются пролежни от неподвижности?

На летних каникулах в старшей школе я работал в доме престарелых. Я представил, какой будет ее комната. Я буквально видел поблекшие фотографии красивой молодой женщины на столике, любимую когда-то мягкую игрушку, принесенную родителями, которых давно уже нет. А может быть, ей предстоит лежать в пустом, стерильном помещении. С утра до ночи будет работать телевизор, а она не сможет ни пошевелиться, ни посмотреть на экран. Она будет лишь дышать, испражняться и глядеть в стену. Я точно знал, что с ней может случиться, потому что постоянно имел дело с такими пациентами в приемном покое.

И все это произойдет потому, что кто-то вытащил ее в горах из горячего источника и спас.