Люди со звезды Фери

О каких же процессах такого типа рассуждать мне, одинокому обитателю мертвого куска материи, оставленному здесь на время одной-единственной жизни?

Даже не «оставленному». Я сам этого захотел.

Тишина.

В тишине, одиночество — вопрос только времени.

Через шесть часов я окажусь в обществе подобных себе существ. Проведу там половину дня. Сброшу скафандр, шлем, пройдусь по траве. Подставлю лицо солнцу.

Одиночество означает так же все то, что тебе не удается высказать. И не только копиям.

Да и вообще могу ли я им что-либо сказать?

Хватит. Этим мы займемся в надлежащее время.

Я встал и подошел к экрану. Надавил клавишу. Обвел глазами постройки. То ли мне кажется, то ли сегодня и в самом деле световых точек меньше, чем обычно? Раз, два… пять. Маловато. Но я не помню, сколько их было.

Башня лаборатории тонет во мраке.

Я отошел от экрана и высветил индикаторы на пульте компьютера. Мне не показалось. Башня поднялась на полметра.

Их дело. Они — у себя. Могут делать, что заблагорассудится. Кроме того, что пытаются делать таким образом, чтобы я не узнал об этом. Кроме отключения света.

Если так пойдет и дальше, то все то, что я вдалбливал себе и другим, оставаясь тут, окажется правдой.

Во мне вновь проснулась враждебность. И раздражение.

Что же такое сказал Гускин, тогда, в кабине «Идиомы»? Помню, он стоял тогда у иллюминатора и наблюдал за копиями, которые заканчивали установку ограды. Кажется, я намекнул ему на то, какие чувства они во мне вызывают.

Вот. Вспомнил.

«Интересно было бы дознаться, то ли те, из океана, всадили им этакий синтезированный инстинкт агрессивности, то ли путем стимуляции развили нечто такое, что и без того сидит в каждом из нас…»

Он произнес это вполголоса, даже не глядя в мою сторону. О копиях он думал… или обо мне?

Обо мне? Интересно, о ком это?

Бред. Порочный круг.

Теперь требуется проспать эти шесть часов. Рано утром я во всем убежусь собственными глазами.

Я отключил аппаратуру и направился в спальню.

* * *

Круги. Бесконечное количество разноцветных, вращающихся кругов. Они уменьшаются с расстоянием, образуя как бы конус, вершина которого теряется вдали.

Посередине этого конуса стройность колец ломается, они расплываются, образуя очертания лица. Женского лица. Немолодой женщины. Я должен знать ее. Я вне сомнения не один раз ее видел.

Меня охватывает спокойствие. Лицо теперь совсем близко.

— Жиль, — чей-то шепот слышится с расстояния, даже еще большего, чем до вершины вращающегося конуса.

Но этот голос — не женский.

Открываю глаза.

Я уже сталкивался с таким дымом. Со стеной дыма. Дело тогда было… не стоит. Но в чем-то дело тогда было.

Только тот вот дым был черным. Теперь я это знаю наверняка. Этот напоминает скорее туман. Этакое белое полотно, наброшенное утром на реку.

Река?

Я напряг зрение. В тумане что-то замаячило. Лицо Реусса.

На мгновение опустил веки. Только теперь почувствовал, что мою голову охватила невыносимая жара. Словно кожа осталась холодной, зато кости черепа раскалены докрасна.

Хотел дотронуться до головы, убедиться, так ли все на самом деле. Но рука упала.

— Лежи спокойно, Жиль… — сказал Реусс.

«Лежи спокойно…» Где я это слышал? Сейчас. Голос Гускина. Да, Гус. Когда ему требовалось, чтобы тот, к кому он обращался, в самом деле лежал спокойно. Это было не на базе. Не во время полета.

Знаю.

Хотя предпочел бы не знать. Он говорил как раз ему. Реуссу. И даже помню, при каких обстоятельствах.

Я решился на усиление. Поднял руку и провел пальцами по голове. Она была шершавая. И холодная.

Но не кожа. Бандажи.

И я уже знаю, что не смогу узнать это лицо, черты которого все еще виднеются в обрамлении быстро бегущих колец. И что это означает непорядок. Чувствую, я должен знать, кому оно принадлежит.

Услышал тихое гудение. Так шумят лампы под током. Откуда тут такие лампы?

Стихло. И тогда я вспомнил все остальное.

— Да, это бандажи, — произнес голос Реусса. — Несчастный случай. Тебя пришлось оперировать.

Единственное, что меня тогда по-настоящему интересовало, так этот голос. Кто ко мне обращается. Оперировал. Ясно. Реусс биохимик. Его копия тоже.

Я открыл рот, но не смог произнести ни слова. С трудом откашлялся.

— Уже летим? — задал я вопрос, как мне казалось, сатанински коварный.

— Нет, — быстро ответил он. — Ждем, пока ты придешь в себя.

Я подтянул колени и оттолкнулся ступнями. Мои плечи поднялись немного выше.

— Подожди, — сказал Реусс, — я помогу.

Я сел. Туман разошелся. Со всей отчетливостью перед моими глазами вырисовалась кабина «Идиомы». Реусс, сидящий на полу, возле раздвинутого кресла. И еще кое-что.

Мое тело оплетали жгуты проводов. Шли вдоль головы. Я чувствовал их на плечах, на грудной клетке, на желудке. Мне пришлось увидеть их, чтобы почувствовать.

Они спускались с кресла и разделялись. Часть исчезла в нише, в которой размещалась диагностическая аппаратура. Другая же часть…

— Не волнуйся, — быстро сказал Реусс, — Я тебе все объясню. Только не сразу.