Люди Солнца

Бережно, краем, мы обогнули заросшее коноплёй поле и направились к замку. И вот, миновав несколько рощиц, выехали на мягко-округлый холм. Здесь чуть дымил догорающий костерок, лежала аккуратная кучка корзинок и водяных тыквочек, а возле костра сидели Тоб и Ксанфия. Возле них бегал живой жёлтый шарик и маленьким клювиком щипал молодые травинки.

– А я на одной ножке за остальными не успеваю! – весело сообщила нам Ксанфия. – Вот здесь сижу.

– А где мэтр Штокс и все остальные? – спросил я, слезая с коня.

– Ищут глину, – угрюмо поведал мне Тоб.

– А что это у тебя лицо такое? – не поосторожничал я. – Плакал, что ли?

– Он вот туда плакать от меня уходил! – немедленно сообщила Ксанфия, указав пальчиком на виднеющиеся в отдалении обширное пятно колючих кустов.

Тоб отвернулся.

– А в чём печаль-то? – как можно участливее поинтересовался я у него.

– Он же в башмачках, – тут же выложила Ксанфия, – потому что ранка ведь у него. И он тоже за всеми ходить не успевает, вот сидит тут со мной.

– Зато вы сейчас на жеребце покатаетесь, – пообещал я.

– Да?! – мгновенно повернул ко мне заплаканное лицо Тоби.

И я поднял его и посадил в седло, и Ксанфию посадил тоже. И когда подвязал стремена и вдел в них башмачки Тоба, то удивлённо посмотрел на свою ладонь, которая была измазана… чем-то невероятным. Но смолчал и, взяв за повод жеребца, повёл его вокруг холма.

При первых же шагах коня Ксанфия пронзительно-радостно завизжала, и визжала и хохотала своим ликующим колокольчиком так громко, что из окружающих холм невысоких и негустых рощиц стали выбираться и бежать к нам маленькие, зелёные, в острых капюшонах фигурки.

Давид стреножил своего коня и стал подкладывать в костёр изобильно наготовленные дрова. Дым загустел и призывным столбом взлетел вверх.

Через четверть часа все зелёные колпачки собрались у костра, и пришагал невозмутимый, помахивающий в опущенной руке треуголкой Гювайзен фон Штокс. Меня томило и мучило то, что было размазано на ладони, но ещё четверть часа я, по очереди усаживая, катал по холму босоногих лесовичков.

Но вот требовательный голосок Омелии позвал нас к трапезе, и мы собрались в кружок возле разложенной на парусине походной еды.

– Никаких признаков глины, – доложил мне степенный и сдержанный Пит. – Но завтра будем смотреть в другом поле.

– А Тоб плакал, – сообщила, обнимая и приваливаясь к сидящему Тобу, Ксанфия.

– Ах, мой милий добрий Ксанфия, – покачал беловолосой головой Штокс. – Ушиться нужно не говорийт слова, который могут сделайть друкому тшеловеку неловкост.

– Да, Ксанфочка, – подтвердил Пит. – Слёзы у мужчины всегда расценивают как слабость. Поэтому мужчина всегда старается их скрыть. А ты объявляешь о них на весь свет!

– Ой, прости, Тобочка, – совершенно не смутилась она. – Когда я буду плакать, ты тоже про слёзки мои расскажи.

Здесь Тоб встал, глубоко вздохнул и продекламировал:

«Как мечтал он стать глиняным принцем,
И раскрасить свой милый портрет!
Но теперь он – заплаканнолицый.
И ему утешения нет».

– Ах, молодейц! – восторженно вскинул свою треуголку фон Штокс.

– Молодец! – азартно согласился с ним я, и переспросил у Ксанфии: – Так куда, ты говорила, уходил плакать Тоб?

– Вот в те кусты, – с готовностью вытянула она пальчик.

Я многозначительно взглянул на Давида, и мы пошли к кустам.

С изрядным трудом продираясь сквозь колючие заросли, выбрались к пространному озерцу-луже.

– В-в-вот! – по-детски волнуясь, сказал я Давиду. – Вот чем мне измазал руку его башмачок.

И, присев, процарапал и набрал щепоть тугой клейкой массы.

– Не может быть, – пробормотал рядом Давид.

Он тоже присел и, достав складной нож, наковырял в ладонь ком.

– Белая глина! Не красная черепичная, Том! Белая! Для посуды, фаянса, фарфора!

– Но черепицу из неё делать можно?

– Можно, конечно, и даже несравнимо более прочную. Но это уже совершенная роскошь.

– А знаешь, почему здесь вода держится?

– Так именно что от глины!

– Да. Глина держит дождевую воду и от дождя к дождю её копит. Не удивительно, что вокруг выросли такие густые кусты. В точности, как на Локке, в кратере.

Мы выбрались из колючих зарослей. Подошли к костру.

– Ты сочинил отличный стих, Тоби, – сказал я сосредоточенно жующему маленькому поэту. – Но, к сожалению, не правдивый.

И, предваряя вопросы, Давид протянул и показал всем добротный ком чистой, без примеси песка, жирной глины.

Показал, пустил по рукам.

– Но… Это откуда? И кто нашёл? – завистливо спросил Баллин.

– Посмотри на свои башмачки, Тоб, – попросил я недавнего печальника.

Он посмотрел. Потрогал подошвы. Машинально сказал:

– Вот беда, где-то в глину вмазался…

Дружный хохот ответил ему, и он, удивлённо глядя на всех, вдруг понял всё, и сам радостно рассмеялся.

– Справедливо ли будет, – громко спросил я у детей, – если мы признаем, что первым на глину наткнулся оставленный здесь всеми Тоб?

– Справедли-и-иво!! – завопили и завскакивали малыши.