Люди Солнца

– Испанская, – заметил Бэнсон. – Наверное, с богатого галеона.

– Забирай с собой, Томас, – вдруг сказал Иван.

– Что забирать? – не понял я.

– Всю мебель, которую видишь. Перевезёшь в свою мастерскую в Бристоле. Станешь использовать как образец. Изумительная ведь красота, правда?

– Но… Как перевезу?

Иван с молчаливым вопросом взглянул на Бэнсона. Тот кивнул:

– В каретном цейхгаузе до сотни всяческих экипажей, от карет до тяжёлых телег на рессорах. Пойдём, кстати, посмотрим.

Прошли в каретный цейхгауз, и точно, изумлённому моему взору предстали два длиннейших ряда самых лучших, самых изысканных экипажей.

– Посчитаем лошадей, – задумчиво проговорил Иван, – и запряжём для тебя три или четыре длинных фуражных воза.

– Нет, – сказал я, подумав. – А если дождь? Возьмём лучше три самые большие кареты и по одной боковой стенке выпилим. Удалим сиденья. И в них уже мебель загрузим, я отберу самые красивые и сложные экземпляры.

– Разумно, – согласился Иван. – Это разумно.

Так ходили мы и обследовали монастырь-замок три дня. Долгими вечерами сидели и, выставив с сотню зажжённых свечей, перебирали золото в ящиках и составляли реестры. И вот через три дня, завершив сборы, немноголюдный эскорт двинулся от «Девяти звёзд» к «Шервуду». В карете Симонии, с длинным ящиком золотых изделий между сиденьями, ехала не Симония уже, а юная жена Готлиба, и Готлиб же правил. За ними двигались ещё четыре кареты, из самых больших в бывшем хозяйстве Люпуса (к слову сказать, по числу ящиков с золотом). В одной ехали я с Ярославом, восседая на роскошных испанских диванах вместо удалённых сидений. Три остальные были под самые крыши заполнены мебелью, атлас и золото которых мы тщательно упаковали в ковры, парусину, гобелены, длинные коридорные коврики. Невидимая золотая река текла неторопливо, под мерный и трудолюбивый звон подков, в странное место, притягивающее к себе удачу, весёлые детские голоса, сокровища, супружескую любовь, прекрасных и милых людей, счастье. Медленно и умиротворённо мы ехали в «Шервуд», почти волшебный маленький замок.

Невидимая лиса

Наш с Эвелин первенец, Уильям, родился двадцать второго декабря 1769 года. Взволнованный и потрясённый, я сидел в своём сигарном кабинете, бесцельно перебирая какие-то деловые бумаги. В спальне находилась Эвелин, и там же поселились на несколько дней Алис и Анна-Луиза.

Меня не пускали.

И вот я сидел за столом и точно знал, что мимо меня, кроме Алис и Анны-Луизы, никто в спальню не проходил. И всё-таки там раздавался ещё чей-то живой голосок, то ли писк, то ли плач. Только после двух дней моего бессменного караула меня пригласили войти.

Я увидел Эвелин, лежащую в постели, как будто больную. Но не больную, вполне очевидно: счастливое лицо, румянец на щеках. Взгляд любимых палевых глаз исполнен силы и бодрости. Я поспешил к ней, присел на край кровати. Поцеловал руку, поправил выложенные на белом шёлке подушки тяжёлые длинные пряди волос.

– Мучалась… Очень?

– О, почти нет! Что ж ты не посмотришь?

– Куда?

Алис, подойдя, протянула мне какой-то белый свёрток. Он почему-то сразу испугал меня. Чем? Тем, что там определённо лежал живой человек. Живой маленький человек лежал, укутанный мягкими белыми тканями, и, смежив крохотные розоватые веки, лёгонько-мерно сопел. Я неуверенно принял почти невесомый свёрток.

– Кто это? – глупейшим образом спросил я.

– Уильям Том Шервуд. Наш первенец, твой наследник.

Вот такое у меня случилось непостижимое, невероятное чудо. Было – пустое место под небом. И вдруг – стал человек. Недосягаема для понимания нашего сила творения Бога.

Не обедал я больше в каминном зале. Всё, что готовилось внизу, мне приносили сюда, в новый мой кабинет. Здесь я сидел неотлучно, разбирая платёжные бумаги и составляя планы, и в сладком напряжении ждал любимого голоса из приоткрытых дверей спальни, а услышав его, подхватывался жарким, солнечным вихрем и бесшумно мчался в новоявленную детскую, чтобы поведать Эвелин о происшествиях в замке, о причудах горячо полюбившегося детям Гювайзена Штокса, о погоде, о работах на ферме, о чём я вот только что думал, и просто так, раз по сто в день, такое счастье.

Здесь же, в кабинете, вёл все деловые переговоры.

– Когда Ярослав снова прибудет в Бристоль, – говорил я однажды вечером Давиду и Дэйлу (сидящим запросто на четырёх ящиках с золотом), – он приведёт для меня большой новый корабль. Судя по времени, он уже заказал этот корабль на верфи в Петербурге, как для себя. И будет следить, чтобы строили его наипрочнейше. И обязательно из кедра.

– Что такого в кедре, – поинтересовался Дэйл, – если обязательно из него?

– О, тут презанятная вещь. Факт необъяснимый, но точный: кедровую древесину не трогают насекомые. Ни жуки лесные, ни подводные черви. Смола в нём какая-то дивная, что ли. Не точат его древоеды! А ты представляешь, что это значит для корабля?

– Если не случится шторма или пожара – такой корабль вечен, – немного подумав, ответил Дэйл.

– У тебя превосходный рассудок, малыш! – воскликнул покрасневший от удовольствия Давид.