Люди сорок девятого (СИ)

- Мы знакомы, не так ли? - спросил Линдейл, холодно улыбаясь углом рта. Его зубы хищно поблескивали в тусклом свете двух керосиновых ламп. Минуту Джонатан стоял неподвижно, упиваясь страхом в глазах противника, почти физически ощущая ужас жертвы и оцепенение, охватившее ее.

- Что ж, парень, играл ты неплохо... - произнес он негромко. Ни один из преследуемых не оборонялся столь упорно, до этого человека добраться было сложнее, чем до всех других вместе взятых, и этот факт, безусловно, заслуживал уважения.

- Я... - послышался дрожащий и хриплый голос откуда-то снизу. - Я... дам тебе денег. Десять тысяч... Двадцать!.. Они здесь, в ящике, ты можешь забрать их и уйти, я велю своим людям не преследовать тебя...

Кожа горнопромышленника приобрела неестественный серый оттенок, он мелко трясся, и Линдейл почувствовал, как уважение к противнику уступает место отвращению. Он не знал, как объяснить этому человеку, что жизнь Анабель не стоит двадцати тысяч, что его собственная жизнь не стоит даже тех денег, которые были обещаны за его труп, что никакие миллионы не избавят его от кошмаров и не спасут душу. Не было слов, способных описать все это, не было сил и желания говорить их, не было сострадания.

В зеркале, блестящем на стене, Джон не видел больше своего лица или рассеченной старым шрамом щеки горнопромышленника, там было только изуродованное лицо Анабель, ее глаза... Неподвижные. Обвиняющие.

Он не мог больше смотреть.

Он отвернулся и резко и глубоко полоснул янки по горлу, не испытывая ни сожаления, ни раскаянья. Алая кровь запятнала его рукава и бумаги на столе. Еще пару секунд Линдейл стоял неподвижно, раздумывая, имеет ли право на трофей.

Некоторое время спустя, прикрыв за собой дверь, Джонатан бесшумной тенью скользнул по коридору. Его левая штанина пропиталась кровью, стекающей с заткнутого за пояс свежего скальпа. "Если бы ты сражался до конца, возможно, я бы оставил тебе скальп, но деньги... Что ж, это Дикий Запад, ребята. Вы сами установили правила игры, так что если просыпаетесь с целым скальпом - считайте вам повезло... А вы думали, как?.."

Караул как раз менялся: отслужившие люди вернулись в теплую комнату и теперь перебрасывались ленивыми репликами со своей сменой, которая не спешила заступать на дежурство в сырой и холодной ночи. Промелькнув мимо, Джонатан вышел на улицу и поспешил к конюшне позади дома. Он вывел из стойла лошадь, вытащив из-за пазухи связку динамита, поджег короткий запал. За углом послышались шаги караула. Линдейл швырнул шашку под забор из-за угла конюшни и, мгновенно отпрянув назад, вскочил на спину коня.

- Стой, кто идет? - раздался окрик часовых, и они принялись поспешно стягивать с плеч винтовки, но их голоса потонули в громе взрыва, и они упали на землю, сбитые с ног ударной волной. Линдейл сжал коленями забившегося в конвульсиях страха коня и, дико крича, направил в облако дыма, скрывающего образовавшийся в стене пролом. Крик Джона напоминал мятежный клич южан и военный вопль индейцев одновременно. Ему вслед раздалось несколько выстрелов с вышек, но все произошло слишком неожиданно, и часовые были слегка контужены взрывом и оглушены криком Линдейла, поэтому они слишком поздно вскинули ружья к плечу, не успев сфокусировать взгляд на прицеле - мишень уже была вне досягаемости...

... Последний человек спивался в Амарилло. Страх уничтожил его раньше пули. В одну из прекрасных ветреных ночей Линдейл ждал его у выхода из бара, там, куда не долетал свет фонаря...

Он давно забыл их имена, да они его и тогда не очень-то интересовали. Даже как звали парня из Амарилло, а ведь всего пару дней назад помнил.

Джонатан Линдейл открыл глаза и чиркнул спичкой. "В какой-то момент прошлого я дошел до пределов человеческой боли, наверное, все дело в этом... - думал он. - До той черты, за которой что-то надламывается в тебе, и тогда человек сводит с жизнью счеты, сходит с ума или находит выход в полном уходе от реальности, погружаясь в религию и мистические учения... Дойдя до той грани и переступив ее, я должен был просто приложить дуло к виску и спустить курок, разом покончив со всем, но не сделал этого, потому что слишком сильно ненавидел. Жажда мести заставила меня подняться из могилы. Увлекшись ею, я упустил момент, боль стала хронической, и я сжился с ней, став одним целым. Годы летят, а Джонатан Линдейл все продолжает жить по инерции, так и не найдя выхода, а то время упущено безвозвратно, быть может, тогда, в соснах, а может, гораздо раньше". Он выкурил сигару, глядя на заснеженные скалы за окном, и понемногу обрел равновесие. Потянувшись за бутылкой рома, Джон обнаружил, что она почти пуста. Жидкости, плескавшейся на донышке, было явно недостаточно для того, чтобы утопить в ней дурные сны. "Придется выйти за виски", - подумал он и начал одеваться, напевая в полголоса:

- О, Полли, о Полли, я ушел воевать,

Обнял старого отца и плачущую мать.

Край родной оставил, все чужое кругом,

Я мятежный солдат и далек мой дом...